Стальное колечко (сборник)
Шрифт:
Толпа придвинулась к слепцу.
Бабы – пряжу и мед, а невесты — монисто,Старики – черный хлеб, а старухи — иконы.А одна молодица пришла с барвинкамиИ поклала у ног, а сама убежалаИ сховалась за клуней. А Бог усмехнулсяИ спросил: «Кто же мне принесет свое сердце?Кто мне сердце своеМолодая женщина в белом платке тихо вскрикнула. Слепец замолчал, обернулся в сторону женщины и сказал:
И тогда положил ему на руки хлопчикСвое сердце – трепещет оно, как голубка,Глянул Бог, а то сердце пробито и кровьюЗапеклось, и совсем, как земля, почернело.Почернело от слез и от вечной обиды,Оттого, что тот хлопчик по свету бродяжилСо слепцами и счастья не видел ни разу.Нищий протянул перед собой руки.
Встал Господь и поднял это слабое сердце.Встал Всесильный и проклял неправду людскую.И на землю упали пречерные тучи,Раскололись леса от великого грома.И раздался Господний всеслышимый голос.Слепец вдруг радостно улыбнулся.
«Это сердце снесу Я к престолу на небе,Тот богатый подарок от рода людского,Чтобы добрые души ему поклонялись».Слепец замолчал, подумал и запел глухим и сильным голосом:
То сиротское сердце – богаче алмазов,И пышнее цветков, и светлее сиянки,Потому что отдал его хлопчик прелестныйВсемогущему Богу как дар небогатый.Женщины в толпе вытирали глаза концами темных платков.
– Пожертвуйте, люди, – сказал слепец, – за упокой души невинно убиенного отрока Василия.
Он протянул старый картуз. В него посыпались медяки. Могилу начали забрасывать землей.
Мы медленно пошли к церкви, где нас ждали лошади. Марина Павловна ушла вперед. Всю обратную дорогу мы молчали. Только Трофим сказал:
– Тысячи лет живут люди, а до добра не докумекались. Странное дело!
После похорон поводыря в усадьбу Севрюков вселилась тревога. Вечером двери запирали на железные засовы. Каждую ночь Севрюк со студентом вставали и обходили усадьбу. Они брали с собой заряженные ружья.
Однажды ночью в лесу загорелся костер. Он горел до рассвета. Утром Трофим рассказал, что у костра ночевал неизвестный человек.
– Надо думать, гоновец, – добавил он. – Ходят кругом, как волки.
Днем после этого в усадьбу зашел босой парень в солдатских черных штанах с выгоревшим красным кантом.
Сапоги висели у него за спиной. У парня было облупленное
Парень попросил напиться. Марина Павловна вынесла ему кувшин молока и краюху хлеба. Парень жадно выпил молоко и сказал:
– Смелые господа. Не страшитесь жить в таком месте.
– Нас никто не тронет, – ответила Марина Павловна.
– Это почему? – усмехнулся парень.
– Мы никому не делаем плохого.
– Со стороны виднее, – загадочно ответил парень и ушел.
Поэтому Марина Павловна с неохотой отпустила на следующий день Севрюка в соседнее местечко, где надо было купить продукты и порох. Севрюк взял с собой меня. Мы должны были вернуться в тот же день к вечеру.
Мне понравилась эта поездка по безлюдному краю. Дорога шла среди болот, по песчаным буграм, поросшим низким сосновым лесом. Песок все время сыпался тонкими струйками с колес. Через дорогу переползали ужи.
Было знойно и потому хорошо видно, как над болотами мреет нагретый воздух.
В местечке по заросшим мхом крышам еврейских домов ходили козы. Деревянная звезда Давида была приколочена над входом в синагогу.
На площади, засыпанной трухой от сена, дремали расседланные драгунские лошади. Около них лежали на земле красные от жары драгуны. Мундиры их были расстегнуты. Драгуны лениво пели:
Солдатушки, бравы ребятушки,Где же ваши жены?Наши жены – пушки заряжены,Вот где наши жены!Драгунский офицер сидел на крылечке постоялого двора и пил мутный хлебный квас.
Мы ходили по магазинам – «склепам». В них было темно и прохладно. Голуби склевывали зерна с десятичных весов. Евреи-торговцы в черных лоснящихся картузах жаловались, что торговать нет резона, потому что весь барыш идет на угощение исправника. Они рассказывали, что третьего дня Андрей Гон налетел на соседний фольварк и угнал четверку хороших лошадей.
В одном из «склепов» нас напоили чаем. Он попахивал керосином. К чаю подали розовый постный сахар.
Мы запоздали. Когда мы выехали из местечка, Севрюк начал гнать лошадей. Но лошади выбились из сил на песках и могли идти только шагом.
Тучи слепней висели над конскими крупами. Непрерывно свистели жидкие конские хвосты.
С юга заходила гроза. Болота почернели. Начал налетать ветер. Он трепал листву и нес запах воды. Мигали молнии. Земля вдалеке громыхала.
– Придется свернуть в корчму на Брагинке, – сказал Севрюк. – Там заночуем. Завозились мы в местечке.
Мы свернули на едва заметную лесную дорогу. Телегу било по корням.
Начало быстро темнеть. Лес поредел. В лицо дохнуло сыростью, и мы подъехали к черной корчме.
Она стояла на самом берегу Брагинки, под ивами. Позади корчмы берег зарос крапивой и высокими зонтичными цветами болиголова. Из этих пахучих зарослей слышался тревожный писк – там, очевидно, прятались испуганные грозой цыплята.
На кривое крылечко вышел пожилой тучный еврей – хозяин корчмы Лейзер. Он был в сапогах. Его широкие, как у цыгана, штаны были подпоясаны красным кушаком.
Лейзер сладко улыбнулся и закрыл глаза.