Шрифт:
Ну что? — съездил, отдохнул, набрался впечатлений. Все как у всех. Ничего особенного.
Как говорится, отпуск длится ровно столько, чтобы успеть от него устать. Наверное, это у нас в крови: не привыкли, понимаешь, отдыхать. А привыкли, чтобы каждый день — бой, с самого раннего утра, от вызова лифта, который поднимается на все этажи, а вызывается только на четные, — до втискивания в маршрутку, от спора с начальством — до… А-а, что говорить, и так ведь знаете. Сражаться умеем с пеленок, отдыхать учимся к старости… кто доживает.
…Ну, у детей мы не были давно. У них — своя жизнь, у нас — своя, и живем мы как будто на разных материках; и это, наверное, правильно. Пускай даже иногда становится грустно, все равно, так лучше,
Н-да, поехали, значит в отпуск. Младшенький-то наш здесь, в Киеве, а старшая вышла замуж да и уехала к мужу, в Беларусь. На свадьбе мы, само собой, были — как не быть, а вот потом все не получалось. То собирали деньги на одно, то на другое, да и старуха моя как ни выходные — на даче. Одним словом, не складывалось у нас с такой вот поездкой. А на это лето — так совпало — дали нам отпуска на август месяц, и мне, и ей. Я уже намылился на рыбалку с Василичем, но Светлана моя качает головой и говорит: так мол и так, не пора ли дочку проведать? И на всякие мои разумные возражения («дык клев же, и Василич как раз место новое нашел — клевое место») отвечает не менее разумными аргументами, что так нельзя, что кроме рыбалки, есть и другие радости жизни, и вообще, как мне, старому пню, не стыдно: внука уже не видел столько лет! Ну не позорище ли?!.. А раз позорище, вот тебе деньги и маршируй в кассы. Тем более, что Валентина в последнем письме обижалась и опять приглашала приезжать.
И вот, в результате мы-таки поехали. Естественно, в поезде: откуда ж у нас на самолет деньги возьмутся? А в плацкарте — духота; как, простите за банальность, в доменной печи сидишь. Молодым-вон хорошо, они чуть не в плавках по вагону шастают, а нам-то уже и неприлично вроде. Но туда ехали — ничего, потому что из жары да в холодок (пускай и относительный) попасть приятнее, чем наоборот.
Ладно, приехали, отгостили положенное — избавлю вас от подробностей, рассказ мой о другом. И вот возвращаемся в стольный Киев-град, накупивши, как водится, подарков сыну и маленькому внуку, Коленьке. Конечно, на нашу зарплату особенно не разгуляешься, но и Валентина, само собой, кое-что передала. Мы с этим «кое-чем» загружаемся в вагон, и уже отдавая проводнице билет (а за окном — покачивается и отъезжает вокзал), понимаю: забыл! Забыл я, старый склеротик, купить Коленьке то, о чем он так просил. Игрушку.
Скажете: не беда? Скажете: можно и в Киеве купить? Да только внучек по ярлычку и поймет, что игрушка не белорусская. Он же специально просил, чтобы с ярлычком, он их собирает — это игрушковы «паспорта».
Ну и как теперь быть?
А поезд уже выехал за город, и не прыгать же, в самом деле, с подножки. Ладно, дам телеграмму, Валентина перешлет с проводницей.
Едем потихонечку. Взяли постели, Светлана поужинала — и спать, устала она от всех этих путешествий. А мне не спится: во-первых, парилка-душилка в вагоне страшнючая, просто невообразимая, а во-вторых, совестно мне, что забыл про внука. Запился-загулялся дед, последнюю память растерял.
То я ложусь, то я встаю, иду курить — нет мне сна, хотя бессонницей никогда не страдал. Одно облегчение: когда стоим подолгу, выхожу на станцию свежим воздухом дышать.
Как стало темнеть, задремал. Однако ж спал кусками, урывками, и мучение это скорее походило на то, как лихорадочные больные в бреду мечутся. И вот на факт сей прошу обратить внимание. Дальше поймете, почему.
Крутился я, вертелся, дремал, а потом слышу: остановились. И основательно так остановились, похоже на то, что есть время побродить по перрону. Я ноги — в туфли, рубашку накинул и к проводнице: милая, говорю, долго ль стоять будем? Отвечает: полчаса. Вот и ладушки, киваю, я отлучусь на улицу, кликнете, ежели забудусь, — хорошо?
Она пообещала позвать, и я вышел на станцию.
Знаете, когда едешь в поезде и делать нечего (а ночью ведь не почитаешь), единственное развлечение — смотреть в окно. И за окном — словно другой мир. Пустой перрон, каждый звук отчетливо слышен, светится изнутри вокзал, ходят одинокие фигурки людей. В такие моменты кажется, что одиночество можно потрогать наощупь.
А здесь — вышел на платформу: совсем другая картина. Скоро полночь, а вокруг людей, как на площади, но не отъезжающих, нет, а местных жителей.
На каждой станции есть свои лоточники, и удивляться, в общем-то, здесь нечему. Жизнь штука такая, не всем в блестящих машинах кататься, кому-то нужно и картошку выращивать, кому-то — рыбку ловить. Да и зазорного я в этом ничего не вижу; пускай каждый занимается тем, чем получилось да захотелось заняться, лишь бы не воровством иль убийствами. А если вырастил ты на грядках помидоры и захотел продать на вокзале — продавай на здоровье. Кто-нибудь, глядишь, и спасибо скажет.
Но эти не помидоры принесли, не рыбу, не птицу — нет. А принесли они мягкие игрушки. Множество самых разных игрушек, больших и маленьких, тигров, слонят, медвежат, аистов, микки-маусов и один детский бог ведает, кого еще. Я поначалу не понял, откуда такой «ассортиментище», а потом смекнул: не велика загадка, — завод, наверное, под боком, и завод этот расплачиваться деньгами не может, вот и отдает товаром. Или просто работникам брать игрушками зарплату удобнее, раз есть такая возможность продавать проезжающим.
А еще я смекнул, что таможню мы пока не проходили, и значит, игрушки-то белорусские, с «заграничными» ярлычками-«паспортами». Прям как по заказу. Вот и кошелек в кармане с местной валютой, которую не догадался (выходит, правильно не догадался) вовремя отдать Валентине.
«Аборигены» тем временем снуют себе вдоль вагонов, запрыгивают, в каких проводницы пускают, бойко так предлагают плюшевый товар. Отбросил я окурок да и пошел, отыскивая взглядом что-нибудь подходящее.
(Смешно сказать, ну да придется. Почти все продающие были там молодые. Я не то чтоб… Просто есть такие восемнадцати-двадцати двух летние люди, с которыми иметь дело крайне неприятно. Они не то чтоб хулиганы какие, нет. Они — «модная» молодежь, если вы понимаете, что я имею в виду. Глядят на тебя, как на жука колорадского и во взгляде читаешь удивление: чего ж ты, дед, на свете подзадержался, бедняга этакий. Поспешил бы…) Вот, значит, таких там было больше всего. И подходить к ним я не имел ни малейшего желания. А тут заприметил одну, женщина средних лет, спокойная, тихая, стояла себе в сторонке и вроде как и продает игрушки, а вроде как и нет. И решил я, что хлыщи модные сами управятся со своим товаром, а у нее никто ничего не купит… разве что я.
«Доброй ночи, — говорю, — не просветите, любезная, откуда столько игрушек взялось? Или Дед Мороз с некоторых пор открыл в вашем городке филиал, чтобы с севера на своем горбу все не волочь?»
Она улыбнулась моей незатейливой шутке и покачала головой.
«Нет, — отвечает, — дело в другом».
И молчит.
«Ладно, — говорю, — не буду вас утомлять расспросами, скажите лучше, сколько стоит это удовольствие», — и показываю на большую, с двухлетнего мальчишку, собаку. А собака та удивительная: кожа у нее белая, а пятна — черные. Детям такие нравятся, потому что есть один диснеевский мультик и там эти собаки за главных героев. Правда, в породах я никогда силен не был, поэтому как зовут черно-белых красавцев, не помнил.
Женщина в ответ только качает головой.
«Зачем, — спрашивает, — вам?»
«Да, — подумал я, — с такими вопросами долго тебе с товаром носиться».
Но почему-то не ушел от нее, как следовало бы, а продолжал выпытывать.
«Знаете, — отвечаю, — люблю долгими зимними вечерами лежать на ковре у телевизора и играть. Я понимаю, что это неправильно, что мальчики должны отдавать предпочтение солдатикам, а не куклам, но так уже эти солдатики осточертели! — не поверите».
«Не верю», — улыбнулась женщина. «Врете вы все, наверняка ведь внуку покупаете».