Станция назначения - Харьков
Шрифт:
– Уехал.
– Куда?
– В Орел.
– Но я же отправила телеграмму.
– Если бы ты догадалась это сделать на день раньше, тебя бы встречал не я, а он.
– Понимаешь, все получилось...
– ...Экспромтом, - закончил я.
– Да, а как ты догадался? - удивилась она и тут же рассмеялась: Знаешь, какую подпольную кличку мне дали в Ревеле?
– Понятия не имею.
– Экспромт.
– Видимо, ты успела себя там соответствующим образом зарекомендовать.
–
– Ты же знаешь, что я не любитель экспромтов.
– Во 2-й Дом Советов?
– Совершенно верно, туда. В тот самый номер, в котором ты оставила Зигмунда, отправляясь в Ревель. Никаких экспромтов.
В "Метрополь" мы приехали в начале одиннадцатого. Как раз в это время агент первого разряда Московского уголовного розыска Прозоров, прикомандированный к бригаде "Мобиль" Центророзыска республики, сидя в кабинете Борина, писал на мое имя объяснение:
"Когда мы подходили к расположенному у Покровских ворот Салону искусств, подследственный Перхотин неожиданно напал на меня, пытаясь обезоружить, а когда это ему не удалось, кинулся бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда в направлении интендантского вещевого склада. После оклика "Стой!", а затем "Стой, стрелять буду!" мною, в соответствии с инструкцией, было применено оружие, в результате чего гражданин Перхотин, по уголовной кличке Кустарь, был убит..."
III
Прозоров своим обычным бесцветным голосом, почти дословно, пересказывал мне объяснительную записку:
– Когда мы подошли к Салону искусств, Перхотин, схватив меня за кисть правой руки, пытался обезоружить. Я вырвал руку и отбросил его ударом в челюсть. Он, как мне показалось, опять хотел на меня кинуться, но затем, верно, раздумал и бросился бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда, мимо булочной, к интендантскому вещевому складу...
По мере его рассказа во мне нарастало глухое раздражение, которое я никак не мог приглушить.
– Вы уже об этом писали в своем объяснении.
– Да, - подтвердил он и попросил у меня разрешения закурить.
– Курите.
Прозоров достал из нагрудного кармана френча мятую папиросу, чиркнул зубчатым колесиком пузатой зажигалки, прикурил, глубоко затянулся.
– А теперь давайте разберемся.
– Да в чем тут разбираться, товарищ Косачевский? И так все ясно.
– Хочу кое-что уточнить.
– Слушаю.
– Когда Перхотин побежал по Белгородскому проезду, вы пытались его преследовать?
– Простите? - сказал он.
– Вы бежали за Перхотиным и стреляли в него на бегу?
– Нет, не бежал я за ним. Смысла бежать за ним не было, скрылся бы он.
– Значит, стреляли стоя?
– Стоя.
– С того самого места, где он на вас напал?
– Вроде.
– Вроде или с того самого?
– С того самого.
– Покажите мне это место на плане.
Он взял у меня лист бумаги с тщательно вычерченным Суховым планом места происшествия и поставил карандашом маленький крестик.
– Вот здесь он на меня напал, у этого дерева. Отсюда я и стрелял.
– Сколько было произведено выстрелов?
– Четыре.
– Один вверх и три в убегающего?
– Так точно.
– Когда вы в первый раз выстрелили в Перхотина, где он находился? Покажите на алане.
– Вот здесь, у этого дома с мезонином. Я еще опасался, что он забежит во двор.
– Понятно. Вы куда целились?
– В ноги. Но тут дело такое - лишь бы не промазать. А уж куда попадешь...
– Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?
– Так вышло.
– После какого по счету выстрела Перхотин упал?
– После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.
– А после первого выстрела он продолжал бежать?
– Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь - первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль - не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю...
– С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?
– Точно не скажу.
– А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.
– Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?
– Так, - подтвердил я. - Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать - двадцать пять метров.
За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.
О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?
Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?
Вполголоса спросил почтительно:
– Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?
– Нет, не разрешу.
– Как прикажете.
– Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.
Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.