Станция назначения - Харьков
Шрифт:
– Каждая легенда чего-нибудь да стоит, - сказал я.
– Каждая, - согласился Жакович. - Легенды всегда были в цене и пользовались большим спросом на рынке. Когда-нибудь я устрою аукцион легенд. Первый в мире аукцион. Пущу с молотка легенду о золотом веке человечества, об Иисусе, о рыцарях, революциях... Каждая легенда от десяти до тысячи долларов. Я ведь стану миллионером.
– Вряд ли. Думаю, что, лишив людей легенд, вы на подобной распродаже ничего не заработаете.
– Почему?
– Потому что еще до открытия вас
Жакович засмеялся:
– Знаете, кого вы сейчас повторили, Косачевский? Архимандрита Димитрия. Он считает, что людей можно лишить еды, одежды, обуви, свободы - они это переживут и всегда найдут какой-нибудь выход из положения. Но если отобрать у них веру, они тут же погибнут. И люди знают это, поэтому убьют каждого, кто покусится на их веру.
– В легенды?
– Конечно. Только слово "легенды" архимандрит не любит, как вы знаете. Он предпочитает слово "бог". Но это уже детали... А вы в бога верите, Косачевский?
– В детстве перил.
– В детстве и в старости все в него верят. А сейчас вы во что верите? Архимандрит говорит, что только в Маркса, пролетариат и революцию.
– Не только. Я во многое верю, Жакович.
– Например?
– Например, в свою удачу.
– Считаете, что сегодня вашим агентам удастся пристрелить меня?
– Разве это удача? Это было бы очень печально, Жакович. Я верю в другое.
– Во что же?
– В то, что наша встреча даст какие-то результаты, что вы поможете в розыске ценностей "Алмазного фонда".
– Вы действительно в это верите?
– Конечно.
– Кредо, квиа абсурдум - верю, потому что абсурдно?
– Почему же абсурдно?
– Не вижу логики.
– А собственно, зачем она вам?
– То есть? - опешил он.
– Зачем вам вдруг потребовалась логика? По-моему, вы с ней всю жизнь сражались. И, насколько мне известно, весьма успешно. Последователь Махайского, чуть было не террорист, затем монархист, жуир, фронтовой герой, дезертир, меньшевик, член совета "Алмазного фонда" и, наконец, махновец. Где тут логика? По-моему, в вашей жизни было все, кроме нее.
Он прищурил глаза, усмехнулся:
– Так, может быть, стоит восполнить этот пробел?
– Не думаю. Надо быть хоть в чем-то последовательным, - сказал я. Если вы раньше стояли над логикой, то зачем вам теперь опускаться до ее уровня?
К счастью, Жакович почувствовал юмор ситуации. Впрочем, вполне возможно, что юмор здесь был ни при чем, а просто сработал еще раз закон маятника. Как бы то ни было, но по выражению его лица я понял, что близок к цели.
– Кажется, придется оправдать вашу веру, - сказал он. - Действительно, не стоит перед отъездом из России опускаться до уровня житейской логики. Это не мой, а ваш удел, Косачевский. Да и какое, собственно, значение имеет сейчас вся эта история!
– Для вас, - уточнил я.
– А я всегда имею в виду только себя, - сказал Жакович. - Так что именно вас интересует?
– Все, что вы знаете.
– Это слишком много. Не хочу вас обременять.
– Тогда то, что произошло после ареста Галицкого. Он был арестован здесь?
– Да, здесь, в Харькове, на Пушкинской, - подтвердил он. - Его опознал один человек, знавший по Тобольску и его, и его родителей. Некто Уваров.
– Ваш коллега по "Алмазному фонду"?
– Он самый.
Галицкий был арестован двадцать пятого октября девятнадцатого года, а уже тридцатого Жакович-Шидловский через третьих лиц устроил встречу Алексею Мрачному с полковником Винокуровым. Винокуров был сама предупредительность. Он заверил, что приложит все силы к освобождению мальчишки, но он не бог. Увы, это зависит не только от него. Тяжелое и сложное дело. Скупка и продажа оружия приобрели такой массовый характер, что этим обеспокоены в штабе Добровольческой армии и на прошлой неделе его специально к себе вызывал генерал Май-Маевский.
Алексей Мрачный правильно понял полковника. Приблизительно через десять дней в Харьков были переправлены хранившиеся у Кореина экспонаты университетского музея, брошь "Северная звезда", "перстень Калиостро", бонбоньерка "Комплимент" и александрит "Цесаревич", принадлежавший некогда патриаршей ризнице. Галицкий ходил у Корейши в друзьях. И все-таки, расставаясь с этими вещами, предназначавшимися для Всемирного храма красоты, Корейша разве что не плакал кровавыми слезами.
Новая встреча с Винокуровым. Полковник благосклонно принял подношения и сказал, что дело с освобождением Галицкого значительно продвинулось вперед. А через несколько дней Винокуров заявил, что для окончательного решения этого вопроса ему необходима "Лучезарная Екатерина", которая, как он точно знает, находилась у Галицкого.
Но "Лучезарной Екатерины" полковник не получил... Алексею Мрачному сообщили, что, узнав о новом требовании заместителя начальника контрразведки, Кореин скрылся вместе с находившимися у него сокровищами. А два или три дня спустя тюремный надзиратель (Заика) передал Галицкому письмо. Корейша писал, что по-прежнему любит своего друга, но не считает себя справе жертвовать во имя этой любви святынями новой религии, которую через несколько лет будут исповедовать миллионы и миллионы людей, сбросивших с себя вековые цепи рабства.
Да, Галицкого ждет смерть. Но разве не радостно погибнуть для грядущего счастья раскрепощенного человечества? Каждой религии нужны свои мученики, ибо именно на крови растет и крепнет вера. Нужны мученики и культу красоты. В некотором смысле Галицкому можно даже позавидовать: он будет первым мучеником религии свободных людей. Лучшей участи для себя Корейша бы не желал. Но судьба выбрала более достойного, и он гордится своим другом.
В заключение он уверял Галицкого, что тот будет отомщен, и не где-нибудь на небе, а здесь, на земле.