Становление богом
Шрифт:
Быстро пробежав чуть ли не километр, Демон, задыхаясь, остановился.
– Чёрт, надо бы курить бросить, – прохрипел он, доставая мятые и промокшие сигареты. – Да смысла нет… Ты как, нормально?
Марина, оглядев себя в свете отчего-то помилованного хулиганами фонаря, пришла в ужас и возмутилась:
– Нормально? Конечно, нет! Ты куда меня притащил? Пентаграммку потеряла серебряную, платье испорчено, пальто и куртку ментам оставили. Знала бы, ни за что не пошла!
От такого нахальства Демон аж побелел.
– Я тебя притащил? Я вообще спать хотел лечь! Чья это идея была – не твоя,
В словах колдуна присутствовала суровая логика, но Марина этого не заметила и продолжала своё нытьё:
– Что делать-то теперь будем? У тебя на транспорт хоть деньги есть? Я свои оставила в сумочке.
– Есть. Сейчас покурю, и домой поедем. А пока сделаю тебе выговор. Ты во время ритуала что делала?
– Я? – не сразу сообразила Марина. – Ничего. Стояла, слушала. А потом… Понимаешь, это такое… такое…
– Кайф ловила, змея ты непослушная? Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты силу эту не принимала! Мало того, что я уже один раз из дерьма тебя вытащил, так ты опять с силами заигрываешь, действия которых даже не понимаешь! Зачем это надо было?
– Всё случилось так неожиданно…
– А ты и рада! В том, что касается бытовухи и личной жизни, своё мнение иметь можешь. Но в том, что касается магической практики, изволь прислушиваться ко мне. Неужели не ясно, что не посвящённого в сатанизм сила тьмы порабощает и разрушает? Вот уши бы тебе надрать за такое!
Демон был прав, и Марина выгораживать себя не решилась.
– Извини. – сказала она. – Твоего авторитета в магии никто не оспаривает. В следующий раз я буду внимательнее и сдержанней.
– Следующего раза не будет, и больше мы сюда не придём. Неужели тебе понравилось от ментов через окно бегать?
– А зачем, кстати, мы от них убежали? Сатанисты, вроде, ничего противозаконного не творили, а мы к тому же не сатанисты.
– С точки зрения уголовно административного кодекса – ничего. Нарушили они разве что закон божий, но сейчас не средневековье, и за это сажать не станут. Мне просто не хотелось долго торчать в бомжатнике, доказывать, что я не верблюд и периодически получать дубинкой по почкам. В камере грязно, холодно и вонюче, а я люблю покой и тёплые одеяла. Сатанистам этим ничего не будет, конечно – подержат, да и отпустят. Но на заметку возьмут. И меня взяли бы вместе с ними. А потом совершу я ритуальное убийство, исполняя условие, и меня сразу таскать начнут. Или придурки какие осквернят кладбище, а Демон окажется виноватым. Мне это надо?
– Но если они ничего плохого не сделали, то почему с ними так? У нас же демократия, свобода совести и всё прочее…
Демон презрительно отбросил окурок в снег, показывая своё отношение к демократии и свободе совести.
– Ну не любит наше общество сатанистов, – пояснил он. – Демократические ценности недостаточно ещё разрушили сознание масс. Да и православие большую силу имеет. Попы – та же мафия, разве что благолепная. И действуют они соответствующе. Так что выступающий против церкви быстро получит по сатанинским своим соплям. Ладно, идём, уже холодно стало.
Адепты, действительно, стали мёрзнуть. Майка Демона и выходное платье Марины были далеко не лучшей одеждой для промозглого февраля. Помочь могла бы хорошая доза алкогольных напитков – но, как на зло, ни одного бара не наблюдалось. Угрюмые и дрожащие, похожие на бездомных, побитых кошек, они потащились к автобусной остановке, ругая сатанизм на чём свет стоит.
Изучив расписание, Демон выяснил, что по причине позднего времени автобусов сегодня больше не будет. Оставалось надеяться на дежурный, который мог появиться в любое время, а мог и не прикатить вообще. Прождав час и перестав чувствовать свои пальцы, колдун пересчитал всю наличность и начал ловить такси.
Такси тоже не ловилось довольно долго – ни мерзкий район, ни потрёпанный вид адептов водителям доверия не внушали. Но, наконец, какой-то добрый самаритянин сжалился над несчастными, и парочка проникла в благостное тепло салона автомобиля.
Самаритянин, впрочем, на поверку оказался не столько добрым, сколько корыстным, и заломил за проезд на своём задрипанном "Жигули" цену просто астрономическую. Демон покосился на жадного водителя с раздражением, но безропотно уплатил мзду. Деньги будут, а сейчас следовало спасать от холода свои молодые жизни. Так что через каких-нибудь полчаса любители чёрных месс добрались до своей квартиры.
Пытаясь снять промокшие напрочь кроссовки, Демон тихо ругался матом. Марина, созерцая его попытки развязать смёрзшиеся шнурки, начала вдруг громко смеяться.
– И скажи только… – задыхалась она. – Скажи только… что не было… весело!
Демон поднял белые от злости глаза, желая хорошенько наорать на подругу, но неожиданно улыбнулся.
– Точно. Жаль только, что не удалось послушать проповедь господина Кеннета Хоупа. Он, бедный, сейчас явно не благоденствует. Будет знать, проклятый империалистический враг, как насаждать на Святой Руси своё похабное лжеученье! Марина с этим, конечно же, согласилась. Спать адепты улеглись в отличнейшем настроении.
Из предсмертного письма Станкевича Игоря
… не может.
Я – эта вот овца, ну а вы, естественно, волки. Мне хотелось бы во всём походить на вас – но простите уж, тошнит меня от запаха кровушки. Этот запах, запах зла и насилия, преследовал меня столько, сколько я себя помню. Но, если вы считаете такой аромат нормальным и даже почти его не замечаете, то у меня он вызывает брезгливость и тошноту.
Говоря проще, я не приспособлен к насилию и жестокости, которыми насквозь пропитан наш мир. Проклятье всей моей жизни – это проклятье Адама, который мог видеть добро и зло. Я тоже всё это вижу, и слишком уж ярко для того, чтобы хранить равнодушие.
Самое страшное заключено не в том, что зло существует. Страшно, когда оно становится повседневностью. И ещё страшнее, если ты понимаешь вдруг, что не способен ничего изменить.
Впервые, пожалуй, я столкнулся со злом, когда мне было лет этак девять. У этого зла не было кровавых клыков и дьявольского лица – оно проявилось в облике такого же мальчишки, как я.
Мальчишка этот всего-навсего резал куском стекла обыкновенного дождевого червя. Мы смотрели, как червь корчится, и смеялись – то, как он извивался, казалось очень забавным. А потом – не знаю, почему именно, но только я вдруг всё понял. Понял, что он живой, что ему больно и что причина этому – мы.