Старая дорога
Шрифт:
Занималась заря, когда он подъехал к базе. Ветер стал стихать, а тут, в ерике, и совсем было тихо. Иларион успокоился несколько, но ненадолго. Едва ступил на землю, услышал стоны жены.
Не помня себя взлетел на веранду, сорвал с крючка дверь…
В то утро у Анны начались преждевременные роды.
К вечеру шторм перешел в настоящий ураган. Вода поднялась до верхних ступенек веранды, плескалась под избяным полом.
Камышовые чащобы переспелыми хлебами положило на землю, небольшие колки скрутило в жгуты-конусы. С коротким треском, будто срезанные ударом гигантского меча, срывались
Чудилось Илариону: не только дом и казармы, а сама земля, весь остров содрогается под вихревым натиском осатанелых, туго спрессованных воздушных потоков. Такой заварухи не приходилось ему видеть не только в годы, проведенные на базе, а и за всю жизнь.
И Анна почуяла неладное. Присмирела, двигалась молча, не досаждала мужу расспросами, знала, что он сделает все как надо, и опасаться беды не следует. С той осени, когда она, натерпевшись страха, раньше времени родила недоношенного ребенка, Иларион все решал сам и делал, как находил нужным. Анна терпела-терпела, да и высказала однажды обиду:
— Будто я и не жена тебе, как с дитем малым обращаешься.
— Ты меня дитя лишила своим бабьим разумом, — жестоко оборвал он жену. — Новую беду не хочу.
И хотя понимала Анна всю несправедливость мужниных слов, возражать не стала, смирилась, занималась домом, варкой-жаркой, закатками, солениями, козой Машкой.
А насчет чрезмерной привязанности ее к «Машеньке-молокашеньке» Иларион верно подметил — будто за дитем неразумным ухаживала она за скотинягой. Своего ребеночка так и не пришлось понянчить Анне. С того несчастья или еще с чего, только не забрюхатела она ни разу с тех пор.
В сенцах забеспокоились собаки. Взлаял Барс, затих на короткое время и вновь взлаял. Урган же тянул в себя воздух и, ощерившись, глухо ворчал.
Иларион встал из-за стола и выглянул в окно. На ступеньки дальней казармы взбирался енот — его и почуяли собаки. С шерсти ручьями стекала вода, и весь он был жалкий, вконец обессилевший в борьбе с наводнением. Едва он выбрел на сухое, лег и, не обращая внимания на собачий брех, несомненно доносившийся до его чуткого слуха, замер в недвижности.
Чуть позднее, уже в сумерках, Иларион приметил еще одного зверька и с трудом признал лисицу, всегда озорно-щеголеватую в своем огненном наряде, а сейчас тощую и вымокшую, с неким подобием хвоста вместо пышной трубы-махала.
Ночью Иларион спал неспокойным будким сном. С сухим треском срывались ветви деревьев, с соседней казармы сорвало несколько листов шифера и с грохотом ударило ими о что-то твердое, гудела, казалось, готовая развалиться по бревнышкам, изба, мурзились и взлаивали собаки. Ближе к рассвету, Иларион вышел в сени и загнал Барса и Ургана в дальний чулан, чтоб не слышать собачью ворчню.
Проснувшись, он увидел при скудно пробивающемся сквозь плотные занавески свете надвигающегося утра, как из щелей в полу просачивается вода, чему немало обеспокоился, но тревожить Анну не стал. Успеется. Не радость
А за стенами бесновалась прежняя непогодь, хотя по времени (уже вторые сутки дует) пора бы и уняться. Если и дальше дело так пойдет, к вечеру надо будет перебираться на чердак.
Так он думал, лежа рядом с Анной и боясь нечаянным движением разбудить ее. Думал, однако, недолго, потому как снаружи донеслась неясная возня. Иларион прислушался. Всплеснулась вода несколько раз, вновь кто-то завозился под окном у веранды. И только после того, как до его слуха дошел отчаянный кабаний взвизг, какой обычно можно услышать на солонцах, когда звери паруются и боровы дерутся из-за свинок, он понял, что на базу, в поисках спасения, заплыли кабаны.
— Ты чего? — спросила Анна, едва он стащил с себя ватное одеяло.
— Т-с-с! — Иларион, успокаивая жену, прислонился щетинистой щекой к ее теплому гладкому плечу. Шепнул: — Не шуми, кажись, свиньи. Хорошо еще, собак в чулан загнал, распугали бы иначе.
Он выпростал из-под одеяла ноги, соскочил с кровати, но тут же повалился на постель — студеная вода ножом резанула по ступням. Анна вопросительно посмотрела на мужа, потом на залитый пол, и испуг отразился на ее красивом круглом лице.
— Пустое, — проговорил Иларион, пытаясь придать голосу безразличие и спокойствие.
Он неслышно добрел до двери, ведущей из задней половины избы в сени, сгреб резиновые сапоги — и свои и Анны и вернулся к кровати.
Возня и визг за окном повторились вновь, и теперь не оставалось никакого сомнения, что кабаны забрались на веранду.
Согревшись, Иларион обулся, стараясь не создавать шума, подошел к окну и в щель между занавесками увидел с пяток годовалых кабанчиков. Поводя ушами и чувствуя близкую опасность, они лежали на затопленной веранде, и только большая вода и страх перед нею удерживал их рядом с этой опасностью.
И пока он, хоронясь за плотными расшитыми холстинами, наблюдал эту необычную картину, к веранде подплыла старая свинья: щетина на спине стерлась, клыки источены, в рваных зазубринах. Она, не медля ни секунды, выбросилась на веранду, будто делала это не впервой, разбросала годовалую мелкоту и улеглась, тяжело дыша впалыми серо-бурыми боками.
Подошла Анна и стала рядом у окна.
— Ларя, глянь-ко, — еле слышно шепнула она и повела глазами в сторону казарм. И только тут Иларион увидел, что невеликие лестничные площадки обеих казарм до отказа набиты зверьем. А вчерашние уже обсохшие лисица и енот забрались под навес на куласики и опасливо посматривают с верхотуры на драчливую возню и визг грозных хозяев камышовых крепей.
Весь этот день Иларион и Анна не выходили из избы и даже признаков жизни не подавали, чтоб ненароком не вспугнуть нашедшее спасенье зверье.
Анна печи не затопляла, перебивались стылым борщом, картошкой в мундире и отваренной вяленой сазаниной.
И все же полного покоя на веранде не было. Из темного чулана, где томились взаперти Урган и Барс, то и дело доносились приглушенные взвизги. А когда Анна вошла в сени подоить козу, та так протяжно замемекала, что все кабанье стадо на веранде всполошилось и кинулось прочь. Но деваться было некуда, и помаленьку кабаны снова сплывались к веранде. И лишь один годовичок, напуганный больше других, метнулся к ерику Быстрому и, подхваченный водой, скрылся за камышовой грядой.