Старая крепость (роман). Книга третья "Город у моря"
Шрифт:
…В то самое время, как Полагутин, не повышая голоса, запросто беседовал с коммунарами, за домами, на Рыночной площади, прокатилось два выстрела, отчаянный визг Бобыря прозвенел в ночной тишине, потом в ответ раздались отдаленные свистки сторожей у Старой крепости, и снова все стихло. Будь то винтовочная пальба, тогда, разумеется, все коммунары двинулись бы сразу туда, но многих успокоило, что звуки выстрелов были глухие, как из простого охотничьего ружья.
Полагутин прислушался и, как бы невзначай заметив: «Что-то случилось у лесопильных складов», громко и спокойно объявил:
— Все, товарищи. Можно с песнями и по
В разные стороны надо было идти коммунарам: одним — на Подзамче, другим — на Русские фольварки, третьим — на Выдровку, а ячейке мукомолов еще дальше — к хутору Должок, но все старшины, как бы сговорившись, повели свои взводы по Кишиневской, к Рыночной площади, чтобы узнать: а что же все-таки случилось у лесопильных складов?
В последний раз шагая в чоновском строю по Кишиневской, коммунары запели любимую песню:
Прочь с дороги, мир отживший, Сверху донизу прогнивший, Молодая Русь идет И, сплоченными рядами Выступая в бой с врагами, Песни новые поет. Прочь с дороги все, что давит, Что свободе сети ставит… Зла, насилия жрецы, Вам пора сойти со сцены, Выступаем вам на смену Мы, отважные борцы. Мы, рожденные рабами, Мы, вспоенные слезами, Мы, вскормленные нуждой. Из тюрьмы, из злой неволи Рвемся все мы к лучшей доле, Рвемся мы с неправдой в бой……И не успели чоновцы, по словам ребят, приближаясь к магазину Церабкоопа, пропеть всю эту песню, как им открылась незабываемое зрелище.
Арестованный сторожем, мокрый и разозленный, Сашка Бобырь, то и дело хватаясь за искусанные ляжки, орал:
— Кто тебе дал право стрелять, дубина стоеросовая? Ты же убить меня мог, психопат несчастный! Я же артист!..
Сторожу было досадно не меньше, чем жертве его ошибки — Бобырю. Ведь патроны казенные расстрелял зря! Но разве мог сторож, старый царский фельдфебель, так сразу, да еще при всех коммунарах, признать свою вину и отпустить Бобыря?
Озадаченный, держа наперевес ружье и оглядываясь, он бурчал:
— Артист… Знаем мы таких артистов… Вот пойдем в ГПУ, там разберутся, кто ты есть такой и какое право имеешь в панской форме по советскому городу гонять…
ТИКТОР НАСТУПАЕТ
Бюро собрали вечером в слесарном цехе фабзавуча. Длинная эта комната казалась слишком большой для такого маленького заседания, особенно в вечернее время, когда в школе стало тихо.
Мы расселись на верстаках.
Яшка Тиктор, тихонечко посвистывая, сидел напротив меня. Вернее — не сидел, а полулежал, опираясь локтем о цинковую обивку верстака. Нижняя губа Тиктора была выпячена, светлый чуб лохматился над широким лбом, козырек клетчатой серой кепки был приподнят. Он чувствовал себя хорошо.
— Начали, товарищи! — тряхнул головой Никита и вышел в проход между верстаками. — Повестка у нас сегодня маленькая, останется еще время и зачеты готовить. Два вопроса обсуждаем: первый — о поведении члена комсомола Якова Тиктора, а второй — разбор заявлений Тиктора о поступке комсомольца и члена бюро Василия Манджуры. Ну, если будет у кого что в разном — само собою понятно, обсудим. Возражения есть?
— Прошу мое заявление поставить первым, — буркнул Тиктор.
— Это почему?
— А потому, что я его подал тебе два дня назад.
— Ну и что из того?
— Заявление написал, а ты о моем поведении хочешь говорить! А какое такое мое поведение, не понимаю. И где у тебя основания?
— Основания? — Никита нахмурился, и его мохнатые черные брови сдвинулись над переносицей. — Ну что ж, Яков, пройдем с тобой на Центральную площадь, и я покажу разбитое окошечко в одной пивной — еще сегодня оно бумагой заклеено, — а ребята нас тут подождут… Как, товарищи, согласны? Подождете?
Хлопцы засмеялись, и Тиктор сразу изменился в лице.
— Ты свои штучки брось! — со злостью сказал он Никите. — Давай лучше голосуй!
— Проголосовать всегда можно, — сказал удивительно спокойно Коломеец. — Надо прежде условиться, что именно голосовать. И я думаю, что мы обсудим данные вопросы в порядке, так сказать, исторической последовательности.
— Как это? — не понял Тиктор.
— А так: вечером двадцать первого февраля комсомолец Яков Тиктор пошел в пивную нэпмана Баренбойма, напился там до положения риз, затеял в пьяном виде драку, разбил витрину, опоздал на чоновскую тревогу…
— ЧОНа уже нет, это неважно! — перебил Тиктор.
— Очень важно! — сказал Коломеец резко. — Нет частей особого назначения, они слились со Всевобучем — это верно, но у нас была и остается строгая военная дисциплина, обязательная для коммуниста и комсомольца. Повторяю: вечером двадцать первого февраля комсомолец Яков Тиктор вел себя иначе, чем должен вести себя член Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. Это первое. Второй вопрос: в ночь с пятого на шестое марта комсомолец Василий Манджура ехал в одном вагоне с бежавшим контрреволюционером Печерицей и, по мнению Тиктора, умышленно не задержал его. В таком порядке давайте и будем разбирать оба эти вопроса…
Неожиданно и страшно прозвучали в тишине полутемной слесарной жесткие слова Никиты: «…ехал в одном вагоне с бежавшим контрреволюционером Печерицей и, по мнению Тиктора, умышленно не задержал его».
Так вот какую яму вырыл мне Тиктор! «Ах ты негодяй!» — чуть не выкрикнул я.
— Голосую, — предложил Никита. — Кто за предложение Тиктора, чтобы его заявление разбиралось первым?
Молча сидели члены бюро. Лица у всех были строгие и задумчивые.
— А кто за названный порядок обсуждения?
— Зачем голосовать, товарищ Коломеец? — крикнула Галя. — Ясно же…
— А вдруг есть воздержавшиеся? — сказал Никита и принялся считать голоса.
Маремуха тоже хотел было поднять руку «за», но, вспомнив, что он только кандидат бюро и ему не дано право голосовать, словно обжегшись, сунул пухлую ладошку за спину.
— По-моему, большинство… Приступаем?..
— Конечно, сговорились!.. Своя ведь шайка-лейка… — исподлобья глядя на Коломейца, буркнул Тиктор.
— Ты, кажется, хотел что-то сказать, Яша? — бледнея, спросил Никита.