Старая крепость. Книга 1
Шрифт:
«А может, это все мне только кажется?» – подумал я.
И, чувствуя, как к лицу приливает кровь, чувствуя, как все сильнее тянет меня к себе зрительный зал, едва удерживаясь, чтобы не упасть туда, вниз, на скользкий паркет, я быстро прочитал:
Поникли головы казачьи,Как будто смятая трава.Украина плачет, стонет, плачет!Летит на землю головаЗа головой. Палач…На меня с визгом несся занавес.
И не успел я прочитать последних строк вирша, не успел даже отскочить назад, как обе половинки плотного суконного занавеса хлопнули меня по ушам.
Я бросился назад, и в ту же минуту меня со страшной силой, точно тяжелым свинцовым кастетом, ударили под глаз. На секунду все лампочки на сцене потухли, но потом зажглись с такой силой, будто яркие молнии закружились перед моим лицом. И в этом ослепительном свете, вспыхнувшем у меня перед глазами, я увидел бледное и злое лицо Подуста, его выставленные вперед костлявые кулаки.
Подуст хотел ударить меня вторично, но я быстро пригнулся, и кулак учителя пролетел у меня над головой. Я пустился к двери, но Подуст пересек мне дорогу. Его пенсне упало на пол. Мундир расстегнулся.
– Стой! Стой!.. Куда, сволочь?.. – хрипел Подуст и размахивал руками.
Уклоняясь от его ударов, я метался из одного угла в другой, я уже прямо ползал по полу. Горячие соленые слезы лились по лицу, застилали мне глаза. Еще немного, и я, совсем обессилев, грохнулся бы на пол. Но в эту минуту я услышал за спиной голос директора гимназии.
– Где он? – спросил директор, опираясь на буковую палку с серебряными монограммами.
– Вот, полюбуйтесь! – сказал бледный Подуст, тыча в меня пальцем и быстро застегивая мундир.
– Вы тоже хороши! – крикнул директор и подошел вплотную к Подусту. – Я же приказывал вам проверить программу… А вы… Это же позор, позор, вы понимаете? Так оскорбить наших союзников! Так оскорбить католическую церковь!
Прислушиваясь к словам директора, я решил, что меня бить не будут. Мне даже стало радостно, что из-за меня попало Подусту. «Так тебе и надо, черт очкастый, чтоб не дрался!» Но только я подумал это, утирая грязной ладонью слезы, как директор схватил меня за воротник и, повернув свою руку так, что воротник сразу стал меня душить, закричал:
– Мерзавец! Понимаешь, что ты обесславил нашу гимназию? Да еще в такой день! Об этом доложат Пилсудскому. О боже, боже! Понимаешь ты это или нет, байстрюк?
А что я мог сказать директору, когда я ничего не понимал?
Если я, допустим, сделал ошибку, так зачем же драться?
Я думал: «Кричи, кричи, а я буду молчать».
И молчал.
Директор оглянулся. Со всех сторон, из окон и дверей этой размалеванной под украинскую хату декорации, вытянув длинные худые шеи, глядели на нас перемазанные гримом запорожцы. Одни уже сняли усы и парики, другие еще были в париках.
Вдруг из зала приоткрыли занавес. Оттуда выглянул гимназист-распорядитель и с испугом прошептал:
– Пане директор, вас требуют!
Прокопович вздрогнул и, схватив меня за шиворот, приказал:
– Будешь извиняться! – и сразу же потащил к лесенке, ведущей в зал.
– Куда?.. Я не хочу… Пустите, пане директор… Пустите! Я же ничего не сделал…
– Ах ты злыдня… Ты еще издеваешься?.. Ты ничего не сделал? Да? – выкрикнул директор и сразу потянул меня за собой так, что я упал на колени и проехал на карачках по скользкому паркету несколько шагов.
Но даже извиниться мне не пришлось.
Не успел директор подтащить меня к ложе, как оттуда, звеня шпорами, спустился пилсудчик с черными бакенбардами. Следом за ним двинулись к нам Петлюра и его свита.
– Кто тебя научил, лайдак? – в упор выкрикнул офицер с бакенбардами.
Директор отпустил меня, и теперь я стоял свободный…
– Пся крев! Кто научил, я пытам? – снова повторил пилсудчик. От него сильно пахло табаком и духами.
– Никто, – ответил я, оглядываясь и думая, как бы удрать.
– Як то никто? Кто научил, мув! Ну? – И офицер поднял над моей головой кулак.
Я съежился. Еще сильнее заныла щека. Я вспомнил, как меня бил Подуст, как не дал он мне дочитать стихи Шевченко, и, всхлипывая, выпалил:
– Подуст научил!
– А-а, Подуст! Кто то таки ест Подуст? – Офицер пристально посмотрел на директора.
– Прошу прощения. Подуст – это наш преподаватель, вот он, кстати, здесь! – ответил директор, показывая на Георгия Авдеевича.
– Вы?
Пилсудчик сразу направился к Подусту.
– Это неправда! – застонал Подуст и попятился. – Это наглая клевета… Я не проходил с ними Шевченко… У них был недопущенный теперь в гимназию Лазарев. Возможно, это он…
– Що ж вы брешете, пане учитель! Вы ж мне наказували, щоб… – всхлипывая, закричал я, но тут рядом с офицером появился ксендз.
– Пшепрашам! – не обращая на меня внимания, сказал он тихо Подусту. – Пан его не учил. Я то розумем. Але ж як пан допустил его читать вирши тэго святотатца? Тэго одвечнэго врога косцьолу польскего и Ватикану?
– Я думал… – забормотал Подуст, – я думал, он «Садок вишневый» прочтет…
– «Думали, думали!..» – во весь голос закричал офицер, и щеки его налились кровью. – Чего вы нам морочите головы! То есть большевистска пропаганда… от цо! – И, обращаясь к директору, он со злостью добавил: – Прошу убедиться, портрет этого разбойника у вас на главном месте висит. Он научит ваших гимназистов, как убивать людей на большой дороге.
И все, кто был вокруг, задрали головы и стали смотреть под потолок, туда, где в тяжелой золоченой раме, покрытой вышитым украинским полотенцем, висел нарядный портрет Тараса Шевченко. Сердитый, большелобый, в распахнутом овчинном тулупе, в теплой смушковой шапке, нахмурив брови, он смотрел с портрета прямо на нас.