Старая музыка и рабыни
Шрифт:
– Тогда останься, – сказал Метой.
– Они сказали, что сюда придет другая армия.
– Может прийти. Скорее все-таки придут наши.
Она взглянула на Метоя.
– Ты вольнорезанный, – сказала она. – Вместе с другими. – Она оглянулась на Эсдана. – Чойо убит. Всю кухню разнесло на горящие обломки. – Она закрыла лицо руками.
Эсдан сел прямо и потянулся
Гана подошла и воздвиглась над ними.
– Все полевые собираются перебраться через реку, – сказала она. – Ради безопасности.
– Здесь вам будет безопаснее. Здесь, где есть еда и крыша над головой. – Метой говорил рублеными фразами, не открывая глаз. – Чем идти навстречу наступлению.
– Я не могу взять его, мама, – прошептала Камза. – Ему нужно тепло. Я не могу, я не могу взять его.
Гана склонилась и заглянула малышу в лицо, очень мягко коснувшись его одним пальцем. Ее морщинистое лицо отвердело, как кулак. Она выпрямилась, но не расправила спину, как обычно. Она сутулилась.
– Хорошо, – сказала она. – Мы остаемся.
Она села на траву рядом с Камзой. Люди вокруг них двигались безостановочно. Женщина, которую Эсдан видел на террасе, остановилась возле Ганы и сказала:
– Пойдем, бабушка. Пора идти. Лодки готовы и ждут.
– Остаемся, – сказала Гана.
– Почему? Не можешь бросить старый дом, где ты трудилась? – ехидно спросила женщина. – Погорел он, бабушка! Пойдем же. Бери эту девушку с малышом. – Она бросила беглый взгляд на Эсдана и Метоя. Их судьба ее не заботила. – Пойдем же, – повторила она. – Вставай, ну!
– Остаемся, – сказала Гана.
– Прислуга полоумная, – сказала женщина, отвернулась, развернулась, пожала плечами и ушла.
Кое-кто еще останавливался, но не дольше, чем на один вопрос, на секунду. Они устремлялись вниз по террасам, по залитым солнцем дорожкам вдоль тихих прудов, вниз, к лодочным сараям возле большого дерева. Спустя недолгое время все они ушли.
Солнце начинало припекать. Должно быть, полдень скоро. Метой был бледнее обычного, но он приподнялся, сел и сказал, что в глазах у него почти уже не двоится.
– Нам нужно перебраться в тень, Гана, – сказал Эсдан. – Метой, вы можете встать?
Он спотыкался и пошатывался, но шел самостоятельно, и они перебрались в тень садовой ограды. Гана отправилась поискать воды. Камза держала Рекама на руках, крепко прижимая к груди, заслоняла его от солнца. Она уже долго ничего не говорила. Когда они усаживались, она сказала полувопросительно, безучастно оглядевшись по сторонам:
– Мы здесь совсем одни.
– Наверняка и другие остались. В бараках, – сказал Метой. – Еще объявятся.
Вернулась Гана; ей не в чем было принести воды, но она смочила свой платок и положила прохладную влажную ткань на лоб Метоя. Он вздрогнул.
– Когда ты сможешь ходить лучше, мы пойдем в домашние бараки, вольнорезанный, – сказала она. – Там мы найдем кров.
– Я вырос в домашних бараках, бабушка, – сказал он.
И наконец, когда он сказал, что может идти, они начали свой колченогий и прерываемый остановками спуск вниз по тропе, которую Эсдан смутно припоминал, по тропе, ведущей к клетке-сгибню. Путь был долгим. Они подошли к высокой стене, окружавшей бараки, к распахнутым воротам.
Эсдан оглянулся на мгновение, чтобы взглянуть на развалины большого дома. Гана остановилась рядом с ним.
– Рекам умер, – сказала она еле слышно.
У него перехватило дыхание.
– Когда?
Она покачала головой.
– Не знаю. Она хочет удержать его. Когда она перестанет удерживать его, она его отпустит. – Гана глядела в открытые ворота на ряды хижин и бараков, на высохшие грядки, на пыльную землю. – Многажды много младенчиков лежат здесь, – сказала она. – В этой земле. Двое моих. Ее сестры.
Она вошла в ворота следом за Камзой. Эсдан постоял в воротах и пошел делать то, что было ему по плечу: копать могилу для ребенка и вместе с остальными ждать освобождения.