Старая ратуша
Шрифт:
— Извините за столь раннее вторжение… — пробормотал Кенникот.
Торн улыбнулся. На фоне румяных щек и светлых волос его глаза казались ясно-голубыми.
— Я уже с пяти часов на ногах. Чистил трактором дорожку. Мы везем лошадей на шоу в Западную Виргинию.
Кенникот не сводил глаз с Торна.
— Я офицер Дэниел Кенникот, полиция Торонто.
— Не обращайте внимания на собак — у них деревенское воспитание, и ничего с этим не поделаешь. Мы всегда держали двух собак. Мне кажется, это эгоистично — иметь лишь одну для себя: ей же плохо без компании.
— Сэр, ваша жена дома?
Торн отпустил
— Она там, в конюшне.
— Вы бы…
Он кивнул и, повернув голову, крикнул:
— Элли! Ты не подойдешь к нам сюда?
Через пару секунд из двери конюшни вышла пожилая женщина в массивном тулупе с уютно повязанным вокруг шеи длинным шарфом. У нее на ногах были высокие резиновые сапоги.
Подняв лацканы куртки, Торн вновь повернулся к Кенникоту, продолжая одной рукой держать их запахнутыми на груди.
— Благодарю, — произнес Кенникот.
— Я побывал на войне, — не сводя глаз с полицейского, тихо произнес Торн и нежно потрепал свободной рукой собак. — И мне известно, каково это, когда кто-то приносит плохие новости.
Глава 9
Альберт Фернандес ненавидел слушать радио в машине. Он считал это бездарной потерей тех тридцати минут, что уходили у него на дорогу до центральной канцелярии Высокого суда, расположенной в старой городской ратуше. Вместо этого, повышая свой образовательный уровень, он слушал кассеты — записанные на пленку книги и речи великих политиков и государственных лидеров. В этом месяце он слушал речи военных лет Уинстона Черчилля.
Фернандесу было одиннадцать, когда его родители покинули Чили по политическим мотивам и перебрались в Канаду. Никто в семье не говорил по-английски. Его младшая сестра Пальмира научилась быстро, но для Альберта овладеть новым языком оказалось весьма непросто. Откуда в нем столько слов, обозначающих одно и то же? Но похоже, никому из тех, для кого английский родной, такая проблема не досаждала. Однако для Фернандеса это стало пыткой. Оказываясь перед выбором, он, как нарочно, употреблял неверное слово.
Самые болезненные воспоминания о первых месяцах пребывания в Канаде остались у него от ноябрьской поездки классом в заповедник. Сразу после обеда неожиданно похолодало и пошел дождь. Фернандес, в неподходящих для такого мероприятия туфлях, поскользнувшись возле реки, скатился с берега в воду. Столпившиеся на берегу мальчишки, обутые в сапоги и кроссовки, смеялись.
— Поспособствуйте мне! — крикнул он им, протягивая руку.
Дети расхохотались.
— Ты хочешь пособие? — кривлялись они. — Альберт хочет, чтобы ему помогли, и кричит «поспособствуйте».
Целых три года его в школе звали не иначе, как «способный Альберт».
Решить языковую проблему ему удалось лишь в университете, когда начался курс лингвистики. На первом занятии преподаватель — тощий молодой человек с жидкими светлыми волосами, едва зайдя в шумную аудиторию, широким шагом подошел к доске и мелом разделил ее на две части, написав слово «англосаксонские» с одной стороны и «норманнские» — с другой.
По обе стороны доски он начал писать различные слова с абсолютно одинаковым значением. Английский, как объяснил он, это не язык, а автокатастрофа: полное смешение всех языков — германских, латыни, скандинавских и даже
Фернандес слушал преподавателя, затаив дыхание. Все его непонимание этого странного языка неожиданно рассеялось.
Вот почему он решил теперь послушать речи Черчилля. Большой знаток английской истории и языка, Черчилль великолепно чувствовал силу и мощь простых англосаксонских слов. Он предпочитал их более вычурным и растянутым норманнским словам иностранного происхождения. И его знаменитая речь «Мы будем драться с ними как на море, так и на суше…» — ярчайший тому пример. Все слова в ней были англосаксонскими, кроме последней фразы: «…но мы ни за что не сдадимся». «Surrender» оказалось единственным трехслоговым словом во всей речи — растянутое слово, заимствованное из французского, вместо простого и короткого англосаксонского «give up». [7] Тем самым Черчилль подчеркивал, что даже идея капитуляции была чужда его британской аудитории.
7
Слова «surrender» и «give up» в значении «сдаваться» в англ. яз. являются синонимами.
Позже Фернандес, сидя на заседании суда, слушал показания свидетеля. Поначалу рассказ мужчины казался ему абсолютно правдоподобным, но в самом сложном месте истории все изменилось. Фернандес сразу определил, что мужчина лжет, но не мог понять, почему так решил. И только позже, знакомясь со стенограммой, поймал себя на том, что машинально обводит рукой норманнские слова.
Не было сомнений: когда свидетель использовал в своей речи простые англосаксонские слова, он говорил правду: «Я вошел на кухню и увидел Тамару. Она готовила ужин». Однако, начав употреблять норманнские слова, он стал юлить: «Насколько я вспоминаю… описав дугу, сковорода в ее руке… стараясь быть предельно точным… я счел, что она намеревалась запустить ее в моем направлении… я начал подумывать о том, чтобы в целях самозащиты связаться с полицией…» Он врал.
Улыбнувшись, Фернандес вставил кассету в автомагнитолу и лихо выкатил из подземного гаража. Долгие годы он не переставал поражаться, как часто простой анализ показаний свидетеля приносит свои плоды.
Тридцать пять минут спустя он заезжал на стоянку, расположенную к северо-западу от зала судебных заседаний, находившегося в старом здании муниципалитета. Было уже около восьми. Мало того, что опоздал на «раннюю» парковку, так еще трое сотрудников приехали раньше его — их автомобили уже стояли здесь.
Проклятие. Уже много месяцев Фернандес появлялся на стоянке к 7:25 — раньше остальных. Стоит только ради короткого удовольствия задержаться дома, и вот пожалуйста. Он занял ближайшее свободное парковочное место.
Чтобы выйти к старой городской ратуше, надо было пересечь широкую площадь перед новым зданием муниципалитета. Даже в такой ранний час в этом месте оказалось полно спешащего на работу народа. На большом открытом катке на южной стороне люди скользили по льду на коньках: кто-то — в деловом костюме, кто-то — в спортивной одежде.