Старая скворечня (сборник)
Шрифт:
— Будьте свидетелями, соседушки милые! Пока бедный муж в больнице лежит, она его вещи из дому вытаскивает!
— A-а, «в больнице»! — усмехнулась Галя. — Небось протрезвится, приедет. На мотоцикле братец привезет. А насчет вещей — глядите: я чужого не беру.
— Она чужого не берет! Ишь ты, отговористая какая! А на чьи деньги твое-то куплено?
— На свои.
— «На свои»! Вон узлов-то сколько навертела! У Митьки рубахи лишней нет, а она в шелках да плиссированных юбках ходит.
— Пьет — потому и нет у него лишней рубахи.
— Не заводись, Галя, — спокойно обронила Нина, проходя мимо. Она вела за руку Галину дочку. Последнее время Валя что-то прихварывала, и поэтому ее в детский сад не водили.
— Я не завожусь. — Галя взяла дочку на руки. — Валенька, скажи бабушке «до свиданья».
— До свиданья, баб, — Девочка улыбнулась и помахала бабушке ручонкой.
Напускная слезливость мигом слетела с лица Пелагеи Ивановны.
— До свиданья, мой соколик! — сказала тетя Поля и, нагнувшись, чмокнула внучку в щеку. — Насовсем не прощаюсь. Небось скоро опять свидимся.
— Нет, Пелагея Ивановна, — ставя девочку на землю, заметила Галя. — Не скоро теперь свидетесь.
— Али и вправду болтают, что Славка ключи тебе от квартиры своей оставил?
— Да. Вот! — Галя вынула из кармана брюк связку ключей, подкинула их на ладони. — Вот, — повторила она, как бы назло. — Когда захочу — тогда и уеду.
— А-ах! — разом ахнули бабы. — Надо же — ключи дал!
— Это по мне парень! — с завистью воскликнула Лида Тележникова. — Понравилась — и ни на что не поглядел. С приданым берет.
— И-и, нашла чем хвастаться! Ключи-то небось от чужой квартиры. Так он и дал тебе от своей! — не сдавалась тетя Поля.
— Жаль, что киношники уехали, — в один голос проговорили сестры Моисеевы. — Вот сняли бы! И разыгрывать не надо.
— Куда им! Такого сюжета Серафиму Леопольдовичу и не снилось! — Нинка побросала связки книг под брезент и следом сама залезла в кузов. — Нечего лясы точить! Поехали!
Рыжий шофер помог Гале и ее дочке забраться в кабину. Пофыркав, грузовик обдал сизым перегаром стоявшую у крыльца Пелагею Ивановну и покатился, оставляя за собой рубчатый след от грубых шин.
Тутаев снова взялся за грабли и стал ворошить примятое шинами сено.
— А, Семен Семенч! — тетя Поля махнула рукой. — Бросьте. Идите-ка лучше на реку. Все равно корову со двора сводить придется. Зачем она?.. Когда все прахом пошло.
25
Зима в тот год выдалась мягкая, малоснежная. Уже в начале марта московские улицы, оживленные и шумные от машин и людской толпы, выглядели по-весеннему. Снега не было не только на мостовых, но и на тротуарах. А если где-то в скверах, вроде Пушкинского, он и лежал еще, то был черен от копоти, и теперь, в этот сумеречный час, казалось, что возле гранитных парапетов вовсе не кучи снега, а прикрытые вечерней тенью кусты.
На Пушкинской площади зажглись фонари. Но их свет был робок, так как вся половина неба на западе,
— Смотрите, как красиво! — сказал Тутаев, обращаясь не столько к жене, шедшей рядом, а к своим бывшим сослуживцам.
Они поднимались по ступенькам лестницы, ведущей в бельэтаж большого зала кинотеатра «Россия». С каждой ступенькой все шире открывалась панорама города, насквозь пронизанного лучами заходящего солнца. На площадке балюстрады, перед входом в зал, стояли щиты с афишами, извещающими о премьере фильма «Свадьба». На афишах — наиболее броские эпизоды фильма и фамилии актеров. Проходя мимо, Тутаев присматривался к кадрам. Ему не терпелось угадать эпизод, и где, в каком месте он был снят.
— Вот наша Быстрица! — Семен Семенович остановился возле витрины с изображением тракториста, бросавшего в реку хлебный мякиш. — Рыбы в ней!..
Бывшие сослуживцы Тутаева: заместитель начальника главка и инженер из отдела, с которыми Семен Семенович ездил не раз в экспедиции и потому дружил, — взглянули на стенд, остановились.
— Пошли, пошли! — поторопил их Тутаев. — Я все покажу вам. Все увидите. Это здорово!
На лице Семена Семеновича было радостное оживление. Он жил ожиданием встречи с чем-то очень ему дорогим и значительным.
С этим радостным ожиданием, с которым ничто не могло сравниться, Тутаев вошел в огромный зал. Он не слышал ни людского говора, ни шума вентиляторов, спешивших сменить воздух после только что закончившегося двухчасового сеанса. Семен Семенович отыскал места, пропустил вперед себя своих друзей и сел рядом с женой. И почти в ту же минуту в зале пригасили свет. По мере того как гасли огни люстр и настенных бра, все шире раздвигался занавес, закрывавший экран. Еще миг — и весь широченный экран засветился и засиял золотом. Поле. Пшеничное поле. Вдоль этого поля, в горку, вьется, петляя, пыльная проселочная дорога. По проселку не спеша движется телега. Рядом с пожилым мужиком-возницей сидит молоденькая девушка.
Зной. Полдень. Колышутся спелые колосья.
И по всему этому кадру: по колосьям, по спине возницы и задку телеги — вдруг замелькали титры. Однако как ни старался Тутаев прочитать и запомнить фамилии актеров, это никак ему не удавалось. Шевеля губами, он с трудом успевал повторить про себя лишь действующих лиц: «учительница», «тракторист», «колхозный бригадир»… — а фамилии актеров прочесть не успевал.
Но Тутаев не очень огорчался: он знал каждого актера в лицо.
Титры перестали мелькать. Экран засветился еще ярче. Повозка с седоками вошла в кадр, и теперь явственно видно было, что старик везет в деревню молодую учительницу. Семен Семенович замер. Внимание его было напряжено до предела. На какой-то единый миг ему вдруг показалось, что проселок, которым пылит телега, — это та самая дорога в Епихино; и ему вспомнилось, как много лет назад и он вот так же впервые шел в эту деревеньку.