Старая скворечня (сборник)
Шрифт:
За пустырем — крохотная избенка бабки Курилки. Ни сарайчика возле бабкиной избы, ни погребка — лишь старая липа, разросшаяся перед крылечком, прикрывает скудную ветхость жилища одинокой старухи. Соломенная крыша от времени поросла мхом, шляпки лишайников на ней чернеют, словно заплаты.
Старуха всю жизнь проработала в колхозе и получает пенсию от колхоза и от военкомата за кормильцев, погибших в войну.
Года два назад, в эту же пору, летом, бабка Курилка приходила к Тутаеву, и он сочинял ей прошение райвоенкому, чтобы тот похлопотал перед Шустовым о крыше: изба у бабки течет, а самой перекрыть
Но бабка Курилка — человек веселого нрава, она не любит жаловаться на свою судьбу. Она и в избе-то своей мало сидит — привыкла бывать на людях; придет, сядет — и ну рассказывать всякие были-небылицы про старое житье-бытье.
Изба Курилки производит грустное впечатление. Отчасти такое впечатление создается потому, что рядом с ее избой — дом бригадира Игната Тележникова.
Игнат в войну служил танкистом. Прошел с полком всю Европу, много пережил и повидал. Парень он башковитый: что увидел в чужих землях интересного, все норовит завести и у себя дома. Начал он с избы. Старую, отцовскую избу разломал и на месте ее поставил новую. Только новую уж никак избой не назовешь. Низ кирпичный, шесть окон по фасаду. Тут тебе и кухня, и столовая, и зала. А наверху — мансарда, рубленная из сосновых брусков. Окна венецианские, на юг, к реке, а посреди окон — балкон. Многоскатная крыша покрыта оцинкованным железом и в ясную погоду блестит, как самовар.
Сын Игната — студент, учится в Москве; дочки-двойняшки бегают в Поляны, в седьмой класс.
Бригадир любит повозиться в саду, с машиной. У него мотоцикл с коляской, своя циркулярка. Воду его баба не носит с реки: Игнат соорудил канатную дорогу с двумя бадейками. Перед домом, на краю обрыва, ворот; крутишь ворот — трос тащит бадью; та бежит вниз, к реке, черпает воду и тихо, мирно плывет вверх. Рядом с воротом под тенистым дубом стоит чан; из ведра вода выливается в чан. Вылил, глядь, пустая бадейка побежала вниз, под гору, а полная — вот она! — снова плывет вверх.
Так ловко все получается!
В тот день, когда Игнат впервые пустил эту дорогу, со всего Епихина собрались бабы поглядеть на чудо. Радовались, хлопали в ладоши — думали, что наконец-то отмучились с этой водой.
Только напрасно радовались бабы: Игнат наполнил чаи, тут же на ворот замок повесил. Закрыл, значит, ворот на замок, ключик в карман спрятал — и все, на этом смотрины окончились…
Проходя мимо Игнатова дома, Тутаев с грустью вспомнил об этой истории. Семен Семенович невольно глянул на громоздкое сооружение. Ворот по-прежнему был закрыт на замок; над чаном с водой кружились и чирикали воробьи.
Тропинка, ведущая на околицу деревни, огибала палисадник, разбитый перед бригадировым домом. У калитки, с угла палисадника, стояла собачья конура. Добротная, сколоченная из струганых досок в четверть, конура эта внешне походила на дом хозяина, только поменьше: и покрыта тем же оцинкованным железом, и покрашена той же голубой краской. Собака у Тележникова злая, и хотя ее не видать было возле конуры, Семен Семенович — от греха подальше — решил обойти Игнатов дом стороной.
Тутаев пригнулся, узенькой тропинкой, выбитой скотом, стал спускаться вниз, к реке.
По сути,
20
Тропинка, петляя по откосу, вела вниз, к Быстрице. Река в этом месте отступала, делая излучину. Слева вдоль всего косогора росло десятка два дубов и осин — все, что осталось от леса, который, судя по пням, черневшим на лугу, еще совсем недавно подступал вплотную к деревеньке. Луг в этой речной излучине заболоченный, низина местами заросла осокой, и из-под дерна сочится ржавая вода.
На этот низкий лужок, к самой воде, дед Шумаев в полдень пригоняет стадо. Тут, попросту говоря, стойло. В жару коровы отдыхают на берегу Быстрицы, в тени низкорослых и горбатых ракит, зайдя в реку, пьют воду. Место тут хорошее: река широкая, противоположный берег — крутой, весь истыкан конюшиными норами. Когда смотришь в воду с крутого берега, то видны большие косяки голавлей и подуста, трущегося о камни. Однако из-за близости стойла на лугу всегда много овода и мух, и рыбалить тут неприятно.
Тутаев пересек излучину и вышел к Погремку. Суходольный овражек этот начинается в лесу, за деревней. Он гремит и бушует только в пору весенних паводков, а теперь, в середине июня, на дне овражка белели лишь плиты известняка, обмытые дождями и вешними водами.
У самой Быстрицы, где каменистый овражек соединялся с рекой, чернел истоптанный пятачок луговины. Выбито было почище стойла: знать, киношники долго топтались на этом месте.
Оно и попятно: в окрестностях деревеньки нет места вольготнее и красивее. Берега реки с обеих сторон бугристые, овражистые, и овраги эти поросли непроходимым лесом. Быстрица, выбегая из этих мрачных лесов на свет, на простор, бьется от радости, шумит, переворачивает камни, которые набросал на ее пути Погремок.
Как только Тутаев перешел овраг, на него дохнуло сыростью и лесной прохладой. На взгорке просторно, не мешая друг другу, росли дубы. Мало сказать — вековые. Многовековые! Стволы в два обхвата, курчавые ветви вскинуты высоко, горделиво, и там, в вышине, кроны смыкаются в единый зеленый шатер. Видимо, только из уважения к этим красавцам епихинские мужики перестали вырубать лес дальше. Теперь под защитой дубов по оврагам теснились березы, осины, клены.
Стадо в лесу не пасли; люди сюда забредали редко. По зеленой мураве, пригретой солнцем, прыгали кузнечики. Тутаев поймал штук пять прыгунов и засунул их в припасенную спичечную коробку. Он шел, то и дело пригибаясь и оборачиваясь из опасения зацепить за кусты тонкой лесой удочек.
Наконец впереди засветлело. Раздвигая руками кусты черемухи, Семен Семенович вышел к самому берегу. Берег был тут каменист и крут. Боясь ушибиться при спуске, Тутаев решил пройти подальше. Выше, метрах в двухстах, был Знаменский омут. (По преданию, когда-то тут одному епихинскому мужику вышло знамение, что он утонет на этом месте. Будто вышло так, что он и в самом деле утонул в полую воду, бросившись спасать овцу.) В этом месте, помимо Знаменского омута, было еще три или четыре омуточка поменьше, отделенных друг от друга зарослями осоки и каменистыми перекатами.