Старики и бледный Блупер

Хэсфорд Густав

Лягушки повышают громкость своего ора еще на одно деление. По берегу пробегает собака, гавкая на текущую речную воду. Собака черно-белая, наполовину призрак, наполовину тень.

Я думаю о своем отце, как он вечно работает, вечно собирает урожаи, но никак не может заработать ни доллара сверх того, что уйдет на пропитание в следующем месяце, и доволен просто тем, что жив-здоров, и может честно делать свое дело.

Я думаю о матери. Каждый раз, когда я думаю о матери, она представляется мне в одном из неизменных своих платьев из материи для мешков под муку, что всегда

носила, когда я был маленьким, и каждый раз она или ужин готовит, или консервы заготавливает.

Я думаю о том, что очень соскучился по своей малышке-сестре, по Колоску, самое большое удовольствие в жизни у которой – опускать соленые орешки арахиса в "RC Cola" и глядеть, как они шипят.

Я думаю о Бабуле, своей бабушке, которая всегда полна энергии и доброго юмора. Вот прям сейчас она, наверное, рыбачит в реке Черный Воин, закатав линялые брюки цвета хаки выше костлявых коричневых колен, и бродит взад-вперед с бамбуковым удилищем, и в карманах ее рубашки извиваются красные червяки. Я вижу, как она подцепляет на крючок желтого сома, борется с ним, а потом вытаскивает из воды. Я вижу, как сом бьется на конце лески, брюхо у него белое, и он влажно блестит на солнце.

Где-то далеко трещат очереди из стрелкового оружия, в ответ бухают снаряды и летят в замедленном изображении неоновые точки. Вражеская артиллерия открывает огонь. Металлические снаряды вспарывают небо, сталкиваются со звездами и отскакивают от луны. Стофунтовый артиллерийский снаряд плывет по воздуху, вздыхает и шумно вгрызается в скалистый хребет, где тупорылые хряки, замерзшие и промокшие, запрятались в грязный блиндажик на не представляющем важности участке полузабытой базы огневой поддержки.

Хряки перебинтованными руками поедают холодный сухпай, мурлыча рок-н-ролльные песенки. В адрес артиллерийских снарядов, разрывающихся повсюду вокруг них, они отпускают: "Раз из пушки не попали, то из жопы обосрали". А когда прилетает "Пых – Дракон Волшебный", привозя сорок тысяч патронов счастья, и выливает дождем красную смерть на их врагов, довольные хряки понимающе кивают друг другу и говорят: "Спуки свое дело знает".

Иногда мне снятся кошмарные сны. Я вижу Папу Д. А., Грома, Донлона и Скотомудилу, и всех прочих, все эти уверенные молодые лица. Я вижу всех своих друзей мертвыми, лежащими ничком в грязи в каком-то мрачном районе десантирования.

Красные пули пляшут над горизонтом, и я слышу мрачную музыку бешеной смерти, громыхает, громыхает, но все не в такт.

Я напрягаю мозги, пока не начинает болеть голова. Пытаюсь составить список всех вещей в моей комнате в Алабаме. Пытаюсь перечислять названия и авторов всех своих книг.

Совершая воображаемые прогулки по Алабаме, я вижу леса и ручьи. Вижу свежевспаханные хлопковые поля, в которых полно янковских пушечных ядер и костей индейцев племени чероки, и вспоминаю каждый найденный мной наконечник стрелы, какой он формы, цвета, и что был за день, когда я его нашел.

Я вспоминаю, как разыскивал наконечники стрел после дождя на соседском свежевспаханном кукурузном поле. Однажды я нашел безупречный индейский наконечник из голубого кремня, который лежал

в нескольких дюймах от круглой пули, выпущенной из конфедератского мушкета.

На нашей собственной ферме я находил только вражеские пули. Когда мы распахивали наши поля, то вытащили из земли столько боеприпасов федеральных войск, что Бабуля использовала янковские пули Минье в качестве грузил, когда ходила рыбачить на сома.

Я сижу, уставившись взглядом поверх черных вод реки и слушаю, как течет вода, а ночь все тянется и тянется без конца, а я думаю о сомах и о том, что у сомов есть усы, и что они похожи на Фу Манчу.

* * *

Днем я работаю на лууданном заводе. Проведя бессонную ночь на берегу реки, я до сих пор какой-то весь разбитый, кашляю, и из носа течет.

А день такой тихий и безмятежный. Воздух чист, и солнце как золотая монета.

Доносятся запахи костра и риса из котлов. Слышу как играют дети неподалеку, носятся стайкой оборванцев по дамбе, смеются, запускают длинного голубого воздушного змея в виде дракона.

Боеболка играет с деревенскими детишками. Несколько месяцев после победного сражения у нунговской боевой крепости Боеболка был как зомби-кататоник. Когда же он вышел наконец из этого состояния, то как человек стал намного лучше, и перестал быть таким говнюком, каким был раньше. Он больше не хочет побивать шакалов империализма во славу социализма. А хочет всего лишь снова стать ребеночком. А детишки в Хоабини совсем не против. Детишки Боеболку обожают, потому что он любит посмеяться, повеселиться, и такой большой, что может катать их на спине.

Большинство селян – за околицей, на рисовых чеках. Близится к завершению уборочная страда.

Мы сидим на открытом воздухе под навесом из блестящих пальмовых листов на бамбуковых шестах, рассевшись по-турецки на тростниковых циновках, и лица наши в тигровом камуфляже от клиньев солнечного света. Во время работы мы поем, сооружая из американского мусора средства для ведения войны, производя оружие луудан для Народной Армии.

Мы сидим в одну шеренгу. Перед каждым работником кучка деталей. По мере того как каждая луудан переходит из рук в руки по живому конвейеру, каждый присоединяет к ней деталь из своей кучки.

У мальчишки справа от меня "заячья губа", и он любит улыбаться. У него на лице постоянно одно и то же счастливое, кайфующее выражение, каждый день так, и кажется, что он или недоумок, или опиум ложками ест. Перед мальчишкой кучка красных металлических банок из-под "Кока-Колы", которые деревенские детишки насобирали на американских помойках.

Мальчишка подцепляет зубилом банку из кучки. Зубилом он переворачивает банку на попа – впечатляющий трюк. Он плотно прижимает зубило к центру донышка банки и наносит по зубилу точный удар молотком с квадратной головкой, пробивая в банке дырку. Подцепив банку из-под "Колы" зубилом, словно большим пальцем, он швыряет ее в мою кучку, хватает очередную банку из своей, тренированным движением ставит ее вверх дном, и его молоток опускается снова.