Старое предание (Роман из жизни IX века)
Шрифт:
Рытогар ещё раз пытается склонить её к замужеству, и Длугош даже знает, как красноречивы были послы и как прекрасно им ответила королева. Затем трубы подают сигнал к бою, но немцы, узрев красавицу королеву, разбегаются в суеверном ужасе. Ванда побеждает их силой своей женской, девической прелести. Рытогар, не будучи в силах склонить их к битве, в отчаянии, после великолепного монолога, пронзает себя мечом. Ванда, заключившая с немцами союз, празднует победу в течение тридцати дней, после чего добровольно приносит себя в жертву богам, бросившись в Вислу. Тело её, извлечённое из воды, народ похоронил на берегу Длубни [92] на расстоянии мили от Кракова, насыпав ей такой же, как и отцу, курган.
92
Длубня — приток Вислы.
В тщательной отделке сказания
Возвращающиеся снова после кончины Ванды воеводы превосходно показывают, где были вставлены взятые из уст народа курганные сказания, которыми хотели воспользоваться хронисты, чтобы связать свою легендарную историю со славянскими, а именно чешскими, преданиями.
Появляющееся в развитии народа общинное правление воевод приближает нас к действительности. На фоне этой исторической правды снова выступает сказание, но уже не хробатско-чешское, а лехитское, которое не менее, чем предыдущее, сохранило народный характер.
Нападения врагов, — говорится в нём, — венгров и моравов, вынуждает полян подыскать себе вождя. «Был в те времена, — пишет Длугош, — среди поляков доблестный рыцарь по имени Пшемыслав [93] (имя это лехитско-чешское, а вернее, старославянское), имевший сноровку в военном искусстве, славившийся не знаменитым родом, а остроумием и ловкостью, известный, кроме того, честностью и множеством почтённых качеств и потому пользующийся всеобщим признанием. Он внушал своим землякам особенное доверие, ибо с врождёнными способностями сочетал опыт, полученный в многочисленных походах и битвах. И вот он, заметив, что неприятель ведёт себя неосторожно, придумал план скорее остроумный, нежели смелый. Утром с восходом солнца ом приказал развесить на расположенных напротив неприятельского лагеря холмах большое количество похожих на шишаки блестящих предметов, вид которых, когда на них упали солнечные лучи, привёл неприятельские войска в такое исступление, что, схватив поспешно оружие, без должного порядка и строя они устремились в великой запальчивости, вслепую, в ту сторону, где сверкали мнимые шлемы, алча новой победы над поляками».
93
Пшемысл, Пшемыслав — легендарный князь.
Длугош пространно описывает, как Пшемыслав, заманив таким образом неприятеля в засаду, напал на него и разбил. За эту счастливую победу Пшемыслав был провозглашён королём и назван Лешеком.
Во всем этом повествовании чувствуется какая-то подтасовка, необходимая для того, чтобы связать эту легенду с Лешеками и Лехом первоначальных сказаний.
В основе этой легенды кроется какое-то неизвестное предание, неясная традиция о владычестве над страною племени или сословия Лехов. Достойно внимания только одно, а именно, что это предание упоминает о простом происхождении Пшемыслава и что национальное сознание всегда отдаёт предпочтение заслуге перед происхождением, как позднее мы увидим в легенде о Пясте.
Пшемыслав тоже бедный воин незнатного рода. Народный элемент здесь не очень ощутим, заметна скорее работа хрониста, притом не очень удачная.
Пшемыслав-Лешек умирает, также не оставив потомства; он пристегнут к общинному правлению двенадцати воевод, как некое фантастическое украшение для напоминания о Лешеках.
Наступают выборы нового короля (здесь уже чувствуется веяние ягеллонского периода Речи Посполитой [94] .
Объявляется масса претендентов на корону, возникают соперничество и раздоры, выбор труден; во избежание распрей «после долгих споров (Длугош) они пришли к такому решению: поставить столб, и пусть все, кто добивается владычества, в определённое, заранее назначенное время скачут к нему наперегонки на конях разной масти; и кто в этих гонках первым достигнет столба, признать за тем, невзирая на его происхождение, „княжеское достоинство“. Скачки должны были иметь место вблизи Кракова на берегу Прондника [95] на покрытой дёрном равнине. Судьями должны были быть избранные для того старейшины. Лукавый юноша по имени Лешек вбил ночью в дорогу железные шипы, которые сверху присыпал песком, оставив для себя сбоку только ему известную тропинку. Козни его раскрыли двое юношей, которые, желая поразвлечься, бегали взапуски к столбу, — но об этом никому не дали знать. Гонки были назначены на 15 октября и собрали огромные толпы народа. Длугош рассказывает, что для старейшин были поставлены лавки, и горячо заинтересованные зрители заранее обсуждали возможный ход состязаний. Уже с самого начала стали падать, покалечившись, кони других участников гонок. Лешек же, подковавший, кроме того, своего коня, первым достиг известной ему тропинкой цели и схватился за столб.
94
Речь
95
Прондник — приток Вислы.
Однако вместе с ним, под всеобщий хохот (потому, что шёл пешком), подошёл к столбу и тот, кто открыл козни Лешека. (Длугошу точно известно, что конь Лешека был в яблоках.) Коварная проделка с шипами раскрылась, Лешека растерзали на части, а пеший участник состязания, этот скромный юноша, был провозглашён королём.
Упоминание о подкованном коне, вероятно, указывает на время возникновения легенды, так как знатоки геральдики считали своим долгом объяснить происхождение столь обычной в польских гербах подковы. Удивительно неловко все это связывается с Лешеками. Пшемыслава прозвали Лешеком; того, кто обманом достиг столба, звали тоже Лешеком; и тот убогий юноша тоже получает это имя, «ибо было оно, — поясняет Длугош, — в то время весьма распространено и давалось избранным на престол князьям как символ княжеского достоинства ». Любопытно это предание о значении слова, а равным образом занимательно само повествование Длугоша, который даёт весьма подробную характеристику Лешека. Длугош отдаёт должное его рыцарским доблестям, введению им воинских упражнений, скромному образу жизни, а также тому, что он всегда помнил о своём убогом происхождении. «Часто на публичных собраниях, — пишет он, — когда необходимость требовала облачения в княжеские одежды, он приказывал развесить на самом видном месте давний свой плащ из грубой шерсти и убогую одежду, дабы они напоминали ему о простоте его прежнего положения». Разве не кажется, будто этот отрывок целиком взят из сказки о каком-нибудь бедняке, об одном из нескольких братьев, заслужившем возвышения своей скромностью?
Внуком этого второго Лешека и был Попель (Popiels). Предание говорит, что он был законным сыном Лешека III от его жены и что, кроме него, от двадцати наложниц осталось после Лешека III следующее потомство: Болеслав, Казимир, Владислав, Вратислав, Оддон, Барвин, Пшибыслав, Пшемыслав, Якса, Семян, Земовит, Земемысл, Богдаль, Спицыгнев, Спицымир, Збигнев, Собеслав, Визимир, Честмир, Вислав.
По-видимому, эти имена также выдуманы знатоками геральдики для того, чтобы вывести от них фамилии шляхетских семейств, что явно чувствуется в таких именах, как Якса, Визимир, Барвин и др. Потомство их якобы расселилось на острове Ругии, среди полабов, ободритов, кашубов и т. п.
История Попелей разработана Длугошем крайне пространно и с большим количеством подробностей. Необходимость вынуждала перенести столицу из Кракова в Гнезно, и хронист также переходит, вернее, перескакивает сюда, считая естественным, что Попелю наскучили гористые окрестности Кракова, как вскоре и Гнезно, откуда Попель переселяется в Крушвицу [96] .
За этим Попелем, ничем себя не проявившим, следует ещё один Попель, которого сажают на престол двадцать дядьев (двадцать славянских племён).
96
Крушвица — город в Познанском воеводстве. По легенде, первая столища Польши.
В этом молодом наследнике великих предков проявляются сразу же, смолоду, отвратительнейшие наклонности, и Длугош снова очень подробно характеризует его, говоря, что он «предавался бесстыдным забавам и разврату, устраивал пиры, пьянки, гулянки и танцы, больше занимаясь девушками, чем оружием». Кроме того, был он неохоч до битвы и изнежен, за что его прозвали Хвостеком, то есть никчёмным человеком. Поженили его с соседней княжной, немкой из знатного рода, красивой, но гордой и жадной, которая, как и можно было ожидать, взяла верх над мужем. Появление на свет двух сыновей, Леха и Попеля, ещё усилило её власть и значение.
Дядья тщетно старались спасти столь низко павшего племянника: они ничего не добились и только снискали себе ненависть его жены, которая, опасаясь, как бы они не пришли когда-нибудь к власти вместо её сыновей, стала подговаривать мужа их погубить. Длугош поместил всю её речь к мужу по этому поводу, в которой она весьма убедительно доказывала ему, что он должен избавиться от дядьев.
Коварная женщина поставила на своём. Попель прикидывается тяжело больным, приглашает к себе дядьев и, будто бы предчувствуя близкую кончину, выражает желание, чтобы они справили вместе с ним тризну, то есть поминальное пиршество.