Старомодная комедия
Шрифт:
Она. Прежде всего должна заметить, что слово «больная» меня решительно не устраивает. Этот термин не может не угнетать любого нормального человека, приехавшего к Вам с чистой душой и открытым сердцем.
Он. Видите ли… не я его, к сожалению, устанавливал… но таков уж порядок.
Она (презрительно). «Порядок»!… Порядок обычно устанавливают те, кому нечего делать.
Он. Но позвольте…
Она. В чем меня обвиняют?
Он. Прежде всего в том, что вы никому из окружающих не даете
Она (ледяным тоном). И каким же образом я не даю спать этим окружающим?
Он. Находясь в постели, среди ночи вы вдруг совершенно неожиданно для Ваших соседей начинаете вслух читать стихи.
Она. Немыслимо! Им не нравится, видите ли, что я читаю стихи! Неужели они думают, что храпеть предпочтительнее? А знаете ли Вы, что моя соседка – назовем ее гражданкой Икс – храпит с такой сокрушающей силой, что стоящие у моего изголовья цветы колышутся – уверяю Вас! – колышутся от ее храпа… В те же самые минуты моя другая визави – назовем ее гражданкой Игрек – стонет и охает во сне таким образом, что можно подумать о ней ну просто бог весть что… Однако, как видите, я не теряю бодрости и сношу эти стоны совершенно безропотно.
Он. Хорошо, допустим… Но замечено также, что ни свет ни заря Вы начинаете внезапно петь, чем и будите окружающих.
Она. Но неужели Вы думаете, что можно удержаться от этого в летнее солнечное утро? В дождливую погоду я ведь не пою и петь, заметьте, не собираюсь. К тому же я пою очень тихим голосом, еле слышно. (Поет тихонечко.) «По разным странам я бродил, И мой сурок со мною…» Ну можно ли от этого проснуться, посудите сами.
Он. Вы очень мило поете, но тем не менее Вам следует учитывать, что некоторые люди спят чрезвычайно чутко. И можем ли мы так эгоистично лишать их сна в ранние утренние часы?
Она. Ничего, ничего – могут и не поспать немножечко! В конце концов, ничто так не укорачивает нашу жизнь, как беспробудный сон. Можно упустить массу любопытного. Не станете же Вы отрицать, что жить на свете, в общем-то, довольно любопытно.
Он. Все это, безусловно, так, но утренний сон…
Она (прерывает его). Вообразите к тому же, что некоторые из моих соседок, несмотря на то, что давно уже тут находятся, ни разу – понимаете? – ни разу не видели восхода солнца! А между тем восход солнца на море оставляет, как я выяснила, необыкновенное впечатление.
Он. Совершенно солидарен с Вами. Но почему вы, как утверждают потерпевшие, лазаете по ночам из окон в сад, а через некоторое время точно таким же путем возвращаетесь обратно? Многие из проснувшихся терпеливо ждут Вашего обратного появления, дабы уснуть снова, но иногда Вы возвращаетесь часа через полтора и тем самым травмируете их еще более.
Она. Но дежурная сестра Велта Ваздика закрывает на ночь корпус на ключ, а у меня возникает иной раз непреодолимое желание выйти в ночной сад, полюбоваться светом луны, добрести до моря, остаться наедине с природой… Поймите, я – горожанка, уж много лет я не видела моря, не бродила по лесу… Здесь все вокруг решительно сводит меня с ума… (Ей стало вдруг совестно своих признаний.) Впрочем, Вы, вероятно, к этому совершенно равнодушны. Вот уже полчаса вынимаете из коробочки леденцы и упиваетесь ими до самозабвения. Продолжайте же их сосать, Родион Николаевич, видимо, это единственно, на что Вы способны.
Он (совершенно оскорблен). Но позвольте однако ж…
Она. А в свое оправдание я могу сказать одно – в окно я лазаю с самой величайшей тщательностью. Осторожненько.
Он. К сожалению, я обладаю противоположными сведениями. Прошлой ночью, покидая окно, Вы опрокинули три бутылки кефира, и они, как утверждают очевидцы, разбились все разом, перебудив таким образом не только Вашу палату, но и весь нижний корпус.
Она. Поверьте, Родион Николаевич, что в дальнейшем я буду лазать в окно с величайшей осторожностью.
Он. Черт возьми! С Вами все-таки довольно затруднительно вести беседу.
Она (сочувственно). Мне многие говорили об этом. Но я решительно не могу понять, отчего это происходит. Общаясь с людьми, я обычно бываю полна самых добрых намерений.
Он. Э, бросьте! Вы обладаете уникальной способностью все сводить на нет.
Она. Это естественно: я всегда старалась идти в ногу с веком. Какие еще претензии имеете Вы ко мне, доктор?
Он. Видите ли… в качестве эксперимента, чтобы ближе знать наших… э… пациентов… мы предлагаем им по приезде заполнить небольшую анкету. Скажу прямо, что Ваши ответы на нее несколько меня озадачили. Начнем с того, что в графе «возраст» вы поставили прочерк.
Она (жестко). По отношению к женщине этот вопрос я считаю бестактным. Право, Вы могли бы спросить о чем-нибудь другом. Возраст – сугубо личное дело каждого гражданина СССР. И я убеждена, что в данном случае наше государство гарантирует тайну любому из своих сограждан. И вообще… к чему это нездоровое любопытство? Я, например, не спрашиваю, сколько Вам лет.
Он (гордо). Могли бы и спросить. В отличие от Вас, женщины, которая по каким-то неясным соображениям скрывает свой возраст, я отвечаю совершенно откровенно – мне скоро шестьдесят пять.
Она. Серьезно?
Он. Что – серьезно?
Она. Я предполагала, что Вам гораздо меньше.
Он. Хм… Вы думали? (Вновь становится суровым.) Во всяком случае, это так.
Она. Ну что ж, мне по душе Ваша прямота, и я постараюсь ответить на нее полной откровенностью – мне еще нет восьмидесяти лет. Надеюсь, Вас это удовлетворит?
Он (сухо). Право, не пойму, каким образом это могло бы меня удовлетворить. Однако идем дальше – почему на вопрос «ваша профессия» Вы ответили довольно-таки расплывчато: «Работаю в цирке»?
Она. Но я действительно там работаю. В цирке.
Он. Кем? Какова Ваша профессия?
Она. Вы думаете, это поможет лечению атеросклероза, который Ваши врачи наконец-то у меня обнаружили, хотя я им совершенно не страдаю.