Старосветские убийцы
Шрифт:
Американец пошутил:
— Вот! А вы утверждали, страна не дикая!
Тоннер улыбнулся:
— В чем-то вы правы. Но если соберетесь назвать труд «Дикая жизнь в России», умоляю в том не признаваться, пока находитесь здесь. И скальп снимут, и в рабство продадут!
— Это не порядок, господа! — вдруг сказал на французском Терлецкий. — Как так? Я, переводчик, не понимаю ни слова из вашего разговора!
Тоннер пожал плечами. Что за беда?
— Не надо, — нараспев добавил, обращаясь исключительно к доктору, по-русски Терлецкий, — не надо разговаривать
Фраза была сказана столь задушевно-доверительно, так внимательно на Илью Андреевича посмотрели немигающие серые глаза, что и сомнений-то не осталось.
«Из Третьего», — диагностировал доктор. Сопровождающим к иностранцу приставлен. Да не просто так, а инкогнито! Вряд ли Тоннер, с его невысоким чином, оказался бы первым в очереди за лошадьми, кабы не скрывал Терлецкий места службы.
Поблагодарив за пряники, доктор раскрыл труды американца. Но тот внезапно выхватил книжки, быстро расписался на титульных листах, а потом широким жестом преподнес обратно. Растроганный Илья Андреевич в изысканных выражениях поблагодарил.
— О, как любезно, — сказал в ответ этнограф и неожиданно добавил: — С вас сорок рублей.
Изумленный Тоннер открыл было рот, но неутомимый исследователь дикой жизни не дал ему и слова вставить:
— Это самая лучшая цена здесь и сейчас за обе мои книжки, да еще с автографом автора. Нигде в России вы не сможете купить дешевле!
Видя, что опешивший Тоннер не знает как поступить, Роос продолжил:
— В знак моего особого расположения к вам делаю к двум прекрасным книгам очень ценный подарок. — С таинственным видом он что-то вытащил из-за пазухи. — Настоящее перо из головного убора вождя племени мунси. Оно ваше.
Тоннер безропотно вытащил бумажник и обменял сорок рублей на птичье перо и пару книг.
Роос, пряча деньги, довольно заметил:
— Увеличение бюджета экспедиций за счет продажи книг о предыдущих — мое изобретение. Правда, в Сахаре результаты были скромны, зато Россия полностью оправдывает ожидания.
— Вы-то хоть прочесть сможете, а вот зачем смоленский почтмейстер купил по пять экземпляров? Сам понять не может, английского не знает. Но шельмец сделал большую скидку и дал кучу перьев впридачу, — поведал Тоннеру Терлецкий.
Снаружи послышался звон колокольчика. Смотритель выглянул в окно. Из подъехавшего дормеза лихо выпрыгнул офицер, а следом вылез пожилой сухопарый генерал в синем кавалерийском мундире и неожиданно легкой походкой направился в домик.
Смотритель вжался в стул. Лошадей нет, значит, без оплеух не обойдется.
— Генерал-майор от кавалерии Веригин Павел Павлович! — словно на высочайшей аудиенции провозгласил вошедший первым офицер и сразу посторонился, освобождая путь начальнику.
Услышав фамилию, смотритель бросился к генералу:
— Не узнаёте, ваше благородие?
Генерал близоруко прищурился, внимательно рассмотрел почтового служащего, а потом сгреб того в охапку:
— Сочин!!! Жив, курилка! Здесь, значит, служишь?
— Так точно! Как по болезни списали, по почтовому
— Ладно! Подождем! Посмотри, стать-то какая! — сказал Веригин, обращаясь к адъютанту. — Вот с кого тебе следует брать пример. Мы с Сочиным еще в итальянской кампании сражались, я тогда штаб-ротмистром был. Эх, времена были… Женат?
— Женат, ваше благородие. — Сочин громко закричал: — Марфа!
Старуха выбежала из-за печки и бросилась в ноги генералу. Тот, смутившись, стал ее поднимать.
— А дети?
— Дети выросли, разъехались, — ответил Сочин. — А вы, ваше благородие? Жена, дети?
Генерал смутился:
— Да как-то не сложилось. Все служу и служу. Наверное, холостым помру.
При упоминании о смерти у смотрителя на глаза внезапно навернулись слезы.
— Ты что, брат? — Генерал снова его обнял. — Я так, образно. Мы еще повоюем. А за встречу надо выпить. Николай! — позвал Веригин адъютанта. — Вели денщику, пусть тащит погребец.
Марфа принялась сметать грязной тряпкой крошки со стола. Не прошло и минуты, как генеральский денщик втащил кованый сундучок. Веригин оказался запаслив. Из погребца извлекли хлеб, копченую колбасу, вареное мясо, соленую рыбку, пироги и две бутылки шампанского.
У Тоннера рот мгновенно наполнился слюной. Чай с пряниками оголодавший желудок воспринял как насмешку и теперь бунтовал пуще прежнего. Доктор решил выйти во двор.
— Вы куда? — спросил генерал.
— Неудобно мешать встрече боевых друзей… — начал было Тоннер, но генерал оборвал:
— Прошу к столу, без церемоний.
Денщик разложил серебряные приборы и фужеры.
— Николай, разливай, — громко скомандовал Веригин. — Всех прошу садиться, и ты давай, старый солдат, — сказал он засомневавшемуся Сочину. — За государя императора, отечество и его верных солдат!
Все встали. Осторожно, двумя руками, боясь расплескать или, не дай Бог, уронить, старик-смотритель поднял наполненный шипучим вином бокал, небольшими глотками осушил. По его щеке скатилась слеза.
Скоро за столом воцарилась атмосфера бесшабашного веселья и легкости, свойственная только таким путевым встречам, когда все почти равны, зная, что не увидятся боле вовек.
Генерал, насытившись, принялся развлекать всех рассказами, которых знал великое множество:
— Вот у нас в полку тоже был доктор. Всем, кого лечил, прописывал клистир, а ежели не помогало, тогда кровопускание. Однажды, по-моему, в четырнадцатом году, к нему обратился штаб-офицер, полковник Доронин, сломал палец при падении с лошади. Этот коновал перевязал, и не только палец, чуть не всю руку. А потом, по своему обычаю, вызвал фельдшера и распорядился о клистире. Доронин заупрямился, но Корф, так звали доктора, был непреклонен. В результате полковнику не только сделали промывание, но и сломали другую руку — так крепко держали. Я, надеюсь, вы, доктор, не только клистиры умеете ставить?