Старший мальчик

– Прошу вас доктор, не сообщайте ничего моим родственникам. У меня есть деньги, я смогу заплатить за лечение, – сказал я врачу.

– Дело даже не в этом, – удивленно развел руками врач, пожилой уже мужчина, от которого просто разило аккуратностью и душевностью.

– Не сообщайте, – повторил я, – единственный человек, которого я хотел бы о себе известить, умер.

– Но я должен быть уверен, что о вас будет кому позаботится. К тому же вы еще не достигли совершеннолетия.

– Осталась неделя. Послушайте, вы же обо мне ничего не знаете! – воскликнул я в отчаянии.

В дверях палаты мне уже рисовалась моя мать. – Вы ничего не знаете, но поверьте мне, так будет лучше. Я сам могу позвонить, чтобы не разыскивали, но не нужно, чтобы знали, что я здесь, почему я здесь.

Доктор внимательно посмотрел на меня, затем на часы:

– Я собирался уходить, но я задержусь немного и побуду с вами, и вы расскажете. Однако не обессудьте, если я сочту ваши резоны блажью нервного юноши…

Я был благодарен ему за это решение – желание выговориться просто разрывало меня на части теперь… Теперь, когда я лишился всех (за одним исключением, которое сейчас не могло быть принято в расчет) более или менее дружественно настроенных ко мне людей. Мне было некому рассказать о себе и поэтому, наверное, так хотелось.

Он ушел, а я остался обдумывать свой монолог, но не достиг в этом успеха. Больше всего меня сейчас занимала дырка под бинтом. Дырка насквозь! Боль была уже не такой сильной, но ужас не слабел, мне хотелось сдвинуть повязку и прикоснуться к ране, вложить туда палец. Наверное, подобное желание терзало и Фому. Эта дырка в плече свидетельствовала одновременно о том, что я жив, и о том, что смертен. Мне было даже совестно, что меня отвлекает какая-то маленькая дырка от пули, но если уж дупло в зубе не дает человеку покоя, что говорить о сквозной ране.

Вскоре пришел доктор. Сел у моей постели и выжидающе посмотрел на меня. Я молчал. Мне никак не удавалось собраться с мыслями и произнести первое слово. Да и какое слово должно стать первым?

– Не могу решить, с чего конкретно начать, – виновато усмехнулся я.

– Тогда расскажите о том человеке, который умер, если можете, конечно.

– Это не входило в мои планы, затрагивает слишком далекое прошлое… но я расскажу. Мне было десять, – начал я, – тогда мы жили еще в небольшом загородном доме: мои родители, я и младший брат, совсем маленький. Однажды, возвращаясь домой, я увидел как от наших ворот отъехало такси. Я поспешил в дом – узнать, кого это к нам занесло. В холле отец обнимался с какой-то маленькой женщиной. Я оторопел, вышла мама, но не рассердилась, а обрадовалась.

– Эшли! Дорогая! Мы так давно тебя ждали. Сынок, – обратилась она ко мне, – познакомься с тетей Эшли.

Женщина повернулась ко мне – она была чуть выше меня и очень напоминала мальчишку, наверное потому, что не красила глаза и губы. Каштановые волосы были настолько густыми, что стояли вокруг головы как шапка одуванчика. У нее были темные глаза, довольно большой рот и при этом маленький подбородок.

В то время взрослые еще нагибались или присаживались, когда хотели доверительного общения со мной. Эшли этого делать не пришлось. Она протянула мне руку совсем так, как это делали мои школьные приятели, и я пожал ее пальцы с коротко остриженными ногтями.

Эшли была папиной сестрой. Но, как я узнал позже, в семье отца она считалась неудачным ребенком. В свои тридцать два года была не замужем, не сделала карьеры и занималась литературным творчеством, которое не приносило ей ни денег, ни известности. Однако это она познакомила мою мать с отцом, мама была ей благодарна, ведь тогда еще считала свой брак удачным, и в нашем доме Эшли были рады. Мама, наверное, пыталась как-то устроить ее судьбу, потому что на второй день ее пребывания у нас в гостиной появился незнакомый мужчина, и все были настолько напряжены и так пристально следили за Эшли и этим человеком, что даже я понял, мама хочет, чтобы они понравились друг другу и стали встречаться. Эшли, однако, держалась странно, а под конец совсем смутила мужчину своими ироничными репликами по поводу его невежества в темах, касающихся литературы, истории и искусства. Больше этого типа я у нас в доме не встречал. Помню, что тогда я с ревностным вниманием наблюдал за Эшли и при любой возможности затесаться в общество взрослых и попасть в поле ее зрения я всегда вертелся возле нее, постоянно что-то у нее спрашивал. Я прилагал все усилия, чтобы ей понравится, однако трудился я напрасно – ее симпатия уже была отдана мне, и когда я это обнаружил, я очень удивился. Все было так просто. Я стал замечать, что она охотней общается со мной, чем с родителями, часто она уводила меня, то есть я уводил ее гулять, и мы подолгу слонялись по окрестностям и забирались даже к развалинам церкви, куда мне заходить было не позволено. Эшли общалась со мной как с равным. Я не слышал от нее ничего поучительного, но то, что я узнал от нее, запомнилось мне на всю жизнь. Помню, когда я восхищенно слушал очередную рассказанную ей историю, кажется, что-то о Леонардо, она засмеялась, потрепала меня по голове и произнесла нараспев:

Кто-то должен кому-то открыть удивительный мир

Кто-то должен кого-то однажды из рая изгнать…

– Это он написал? – спросил я.

– Нет, это я написала…

Она пробыла у нас совсем недолго – недели две. Уезжала она ранним утром, и я совсем сонный поднялся, услышав шум в передней. Я выскочил как был – в пижаме. Эшли вечером уже попрощалась со мной, и теперь, когда она увидела меня, она почему-то нахмурилась и только сдержанно кивнула. Но в следующий миг поставила чемодан, шагнула ко мне и крепко обняла.

– Расти! – Тихо сказала она и поцеловала меня в щеку. Боясь расплакаться, я отстранился, а Эшли взяла вещи и ушла. Я ждал, что она приедет на мой день рождения, как мы договаривались с ней, но она не приехала. А через два дня когда мы все вчетвером обедали в столовой, отца позвали к телефону. Он отошел, и выслушав, что говорила ему трубка, медленно опустил ее мимо рычага. Мама вскочила и подбежала к нему. Он прошептал ей в плечо.

– Эшли… разбилась на машине…

И я это услышал. Тогда мне показалось, что вся комната исходит этим шепотом. Потом родители ушли к себе, и я бросив брата одного, плачущего, пленника своего высокого стульчика, подкрался к их двери и стал подслушивать.

– Несчастный случай! – укоризненно воскликнул отец. – Она написала завещание! Что-то вроде завещания, словом, она знала.

– И все из-за этого мерзавца, – грустно сказала мама.

Я отшатнулся, как будто в меня выстрелили. «Из-за меня! – билось у меня в голове, – но почему?»

– Эшли, любимая, – впервые сказанное, это слово будто вдруг сделало меня взрослым, – Эшли вернись, – шептал я.

На следующий день родители уехали на похороны. Вернулись они поздно вечером и пока они раздевались в прихожей, я спрятавшись под лестницей, вслушивался в их разговор.

– Мерзавец, – сказала мама уже совсем спокойно. – Она его так любила, а он даже не был на похоронах.

«Я мерзавец, думал я, – почему я не сказал Эшли, что люблю ее, даже не поцеловал в ответ. Она умерла из-за меня, а я даже не был на похоронах». От ужаса своей вины и от этого вдруг приросшего ко мне слова, ноги у меня подкосились и я шлепнулся на пол, ударившись головой об угол лестничной доски.

– Что это? – спросила мама, и отец снова взял только что отставленную трость и направился к лестнице.