Шрифт:
Моно-пьеса
ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА – женщина 80 лет.
Однокомнатная квартира, обставленная в стиле 60-70 годов ХХ века. На стенах полки с книгами, портреты, висит зеркало в красивой оправе, сбоку старинный буфет, кресло-качалка. На тумбочке – проигрыватель с пластинками и стационарный телефон. В центре круглый стол, покрытый вязаной скатертью, на нём стоит коробка с тортом. Около стола шесть стульев. Над столом висит большой абажур с кистями. Входит Ольга Владимировна. Подходит к буфету, достаёт красивые чашки с блюдцами.
ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Сейчас достанем праздничные чашки. (Разглядывает чашки, протирает, ставит в ряд на буфет.) Какая красота! Хайтинский фарфор, ручная работа. Сейчас давно уже в Хайте завода нет, а чашки есть. Парадокс! Хотя, почему парадокс? Родители умирают, дети остаются. Мне эти чашки подарили… Дай, бог, памяти! На мой день рождения! Точно! Ещё помню! То, что было давно,
Подходит с одной чайной парой к столу.
– Я сяду в центре… как именинница. Вот здесь. (Ставит чашку на стол.) Сегодня мне почёт и уважение. А кто сегодня у меня приглашённый? Хотя, о чём это я? Круг знакомых давно не меняется! Все одни и те же лица.
Подходит к буфету, берёт вторую чайную пару.
– По правую руку от меня сядет Галка. Красивая была! Мы с ней вместе в институте учились на строительном факультете. С института и дружили. Ноги длинные, стать гордая, фигура и лицо как из мрамора высечены! Загляденье, а не девушка! Бывало, идём с ней по городу – у мужчин шеи заклинивает, вслед ей смотреть. А она ни на кого не смотрит, идёт вот так… (показывает, как шла подруга), гордо! Она, хоть и казалось, что не смотрит, всё видела и замечала: кто, как посмотрел, кто из машины чуть не выпал.
Разговаривает с воображаемой Галкой.
– Помнишь, Галя, как молодые люди уступали тебе место в автобусе, когда ты входила? Молниеносно соскакивали с кресла! Мне тогда не уступали, только тебе, да ещё и назначали свидания. На которые ты, конечно, не ходила. А теперь уступают место и мне, правда, соскакивают не так быстро, не сразу меня замечают. Ну, что ты хочешь? Старость перед красотой незаметна. Ты всегда ревностно относилась к поклонению своей красоте, и, если тебя это порадует, на свидания меня молодые люди и не думают приглашать, только уступают место.
Ты, Галка, будешь сидеть здесь.
Ставит чайную пару на стол справа от своей пары.
– Галя погибла. По моим меркам молодая – сорок пять ей было. Она полетела в Петербург на новогодние каникулы на три дня, со своим бой-френдом. Так теперь называется любовник. Первого января самолёт поднялся, и упал недалеко от города. Никто не выжил. Никто. (Садится на Галин стул, гладит рукой скатерть.) Интересно, какая бы ты сегодня была на моём юбилее, Галка? Время тебя тоже бы не пощадило? Как и меня? Но я не могу даже представить тебя старой. Твоё преимущество передо мной в том, что ты осталась навсегда в памяти молодой. Ты никогда не станешь старой как я. Ты будешь вечно молодая! (Пауза.) Как странно звучит «вечно молодая». Тебя нет, но ты – молодая! Да ещё в вечности! Почему, чтобы остаться молодой, надо пройти через столь жуткое испытание? Я бы не хотела! Знать судьба у тебя такая – остаться молодой. Наверное, поэтому ты спешила жить, а я потихоньку шла по жизни! Тебя нет, а я есть, и я – старая. У меня судьба старухи. Старуха Судьба! (Раздражённо.) Опять ты меня обскакала, Галка! Лезешь с какими-то глупостями! Не мешай!
Идёт к буфету, берёт третью пару.
– По левую руку, ближе к сердцу, сядет Надюшка. Надеюсь, девчонки не обидятся, что я её ближе к себе посадила. Мы с Надей дольше всех дружили. Познакомились на работе. Она работала в соседнем отделе электричкой. Так мы называли тех, кто работал в электротехническом отделе. Весёлая была, стройная. А как пела! Я тоже хотела петь и танцевать! Но не пела. Вообще-то, у меня хороший слух – я всегда слышу, когда фальшиво пою, или, когда в оркестре не ту ноту берёт кто-нибудь из музыкантов. Я всё слышу! И поэтому стесняюсь петь, потому что боюсь взять не ту ноту. Особенно мне не удавалась «соль». Это был кошмар, когда я не могла её взять, и понимала, что фальшивлю! Танцевать тоже стеснялась, потому что не видела со стороны, красиво у меня получается или нет. Не хотелось быть посмешищем. Комплексов у меня было достаточно! А Надька ничего не боялась – она просто пела и танцевала! От души! Она была из деревни, и эта открытость души и смелось во всём, всегда в ней присутствовали. А так и надо, ничего не бояться, и просто петь! Я это поняла, когда мне стукнуло семьдесят лет. Вроде, и шея не длинная, но доходило долго. Я стала петь и танцевать дома. А что? Пока меня никто не видит, могу позволить себе старческие выкрутасы в паре с подагрой! А Надя всё это позволила себе в молодости. Надо всегда позволять себе делать, что хочется! Особенно в молодости! Особенно!
Наде удавались песни протяжные, такие…предзакатные, тёплые и нежные, и боевые частушки.
Ставит чайную пару на стол слева от своей пары.
– Надя, помнишь, как ты пела? Вот эту! (Садится на Надин стул.)
Поёт песню.
Кто-то стучит по батарее.
ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Вот так всегда! Опять стучит! Как только я пою, он стучит! Не даёт таланту развиться! Хорошо, что наверху никто не живёт, я на последнем этаже одна ближе к Богу живу, никому не мешаю! А это Павел Григорьевич с нижнего этажа стучит. Возможно, не любит музыку. Он недавно переехал в наш дом, несколько месяцев назад. До него никто не стучал. Говорит, продал квартиру: себе однокомнатную в нашем доме купил, а сыну с невесткой двухкомнатную в другом районе. Недавно с ним познакомились, вместе на мусорную свалку прогулялись. Он не знал, куда мы мусор выбрасываем; вышел с мусором, а на улице нет никого, кроме меня. У меня вечерний моцион – гуляю перед сном. Пришлось на свалку его вести. Так и познакомились. Семьдесят пять ему всего – пацан! А ведёт себя, как не знаю кто,…как старикашка! Одни разговоры у него про болезни. Как встретит меня на лестнице, так сразу начинает спрашивать о здоровье! Далось ему моё здоровье! Бегаю, и, слава богу! Хорошо, хоть о своих болячках не рассказывает! Неделю назад спросил, составила ли я завещание?! Он, видите ли, от нотариуса шёл, решил поделиться впечатлениями и подсказать, где ближе его заверить. Да у зрелой женщины спрашивать о завещании так же неприлично, как у юной девушки о возрасте! Люди почему-то думают, что пожилые женщины скрывают свой возраст. Ничего подобного! Это ложное заблуждение! Когда ты в возрасте, каждый прибавленный тобою год к собственному дню рождения, это твой бонус! Например, если я скажу, что мне уже девяносто два, люди будут восхищаться мной, говорить, что я прекрасно выгляжу для своих лет, и что мне не дашь больше семидесяти пяти! И я сразу становлюсь моложе на семнадцать лет! Это приятно! А если бы сказала правду, что мне восемьдесят, то помолодела бы только на пять лет. Разница существенная! Да и прибавлять года мне уже не страшно, это даже какой-то азарт придаёт, настроение повышает!
Подходит к зеркалу, смотрится в него и поёт.
– «Хороша я, хороша! Да плохо я одета! Никто замуж не берёт девушку за это».
Опять стучат по батарее
Ольга Владимировна подходит к батарее, стучит в ответ.
– Слышу, слышу! Не глухая! Павел Григорьевич всё не уймётся! Неугомонный старичок! Любит, наверное, погундеть, попилить. Все мужчины в возрасте такие! Редко встретишь адекватного моего возраста! Как в лесу живу. Ау-ау! Налево посмотрю – глухой. Направо посмотрю – уже с деменцией дружит. Когда я была молодая, было много интересных здравомыслящих мужчин! Куда они делись? Вот и Павел Григорьевич плоховато слышит, да ещё, похоже, зануда.
Нехорошо как-то я о нём говорю. Я же его не знаю. Прости меня, Господи! (Крестится.) Не хочу никого обсуждать – все люди хорошие, у всех свои хорошенькие тараканы в голове!
Да и я хороша! Надо было заранее ему сказать, что юбилей намечается, пляски и песни будут, пока не упаду. Надо соседа предупредить, а то инсульт на нервной почве хватит – себе не прощу. Он мне говорил, что любит тишину, что ему не нравится, когда наверху топают. Поэтому и выбрал наш дом. Парк рядом, машин мало, пенсионеров много. Можно, сказать, попал в рай!
Сейчас позвоню. Где моя сумка? (Ищет сумку.) Там, в блокноте, записан номер телефона. Он мне сам недавно дал, когда от нотариуса шёл: свой номер дал и нотариуса. Да где же сумка?! Сколько раз себе говорила – все вещи должны лежать на своих местах! Нашла, наконец-то! (Открывает сумку.) Вот блокнот. (Листает блокнот.) А вот и номер. (Подходит к стационарному телефону, надевает очки, набирает номер.) Двадцать семь… Или двадцать один? Что за почерк! Тридцать четыре… Кошмар! Надо было самой записать. Пятьдесят… или шестьдесят? Вот, что набирать – шестёрку или пятёрку?! Если не дозвонюсь, ему будет хуже!