Старый патагонский экспресс
Шрифт:
Так миновало четыре часа натужного пыхтенья старого автобуса: сыр, очередной поворот и промелькнувшая под окном пропасть, от одного вида которой у меня каждый раз захватывало дух.
На самом высоком участке перевала мы оказались в облаках. Не в тех пухлых облачках, которые я видел возле Боготы, но в бесформенном белесом паре, в котором мы совершенно потерялись. Он словно окутал весь мир, и даже дорогу под колесами стало не видно. Он заполнил собой автобус и скрыл от нас пропасть, его длинные языки тянулись до самых высоких пиков. Он заслонил собой солнце или скорее замутил его, превратив в неясную белесую
Но постепенно серое снова стало белесым, туман редел, и сквозь него начали то и дело проступать пятна зелени. Наконец-то мы начали спуск. В этом море серости зелень принимала почти черный оттенок, потом появилась оливковая полоска земли между краем дороги и обрывом, уходящим в пропасть. Сорвись мы туда, и никто нас не увидит, ни звука не долетит на такую высоту, когда мы разобьемся на невидимом дне ущелья.
Дверь автобуса оставалась открытой — у нее сломался шарнир. На очередном повороте автобус накренился и задел стену ущелья. Индеец на переднем сиденье держал на коленях узел с вещами, но выпустил его на каком-то ухабе, и узел тут же вылетел в дверь.
Индеец вскочил.
— Пожалуйста, сэр! — взмолился он. — У меня там пять песо!
Это означало около пятнадцати центов. Водитель притормозил.
— И мои пожитки! — продолжал индеец.
Водитель остановился посреди дороги. Он не мог притереться к обочине: полтора метра вправо — и край пропасти. Индеец в развевающемся на ветру пончо выскочил и помчался назад по дороге.
— Пять песо! — воскликнул водитель. — Целое богатство, а? — Он дернул себя за усы, и пассажиры расхохотались. Это подбодрило водителя. — А если мы прождем его до темноты, это ничего, да? Главное найти его пять песо!
Пассажиры все еще хихикали, когда индеец вернулся. Он опустил свой узел на сиденье, примял его и уселся сверху. А мы продолжили путь через обрывки облаков, которые пропускали через себя солнечный свет, отчего все вокруг стало золотисто-желтым. Перед нами в очередной долине открылся такой же золотистый город в окружении золотых гор и полей. Это была Армения.
Армения, Антиохия, а еще подальше поселок Циркадия. Эти восточные названия казались здесь совершенно неуместными, но я так устал, что даже не особо удивлялся. Автобус въехал в город, и в темноте я с трудом разглядел большой отель в центре жилого квартала. Я попросил водителя остановиться, вышел и взял комнату на ночь. Мне казалось, что работа над дневником быстро нагонит на меня сон, но из-за разреженного горного воздуха и холодной сырости я не мог заснуть. Тогда я решил прогуляться и посмотреть на Армению.
Если бы в городе было темно или он показался мне хотя бы в малейшей степени опасным, я бы и носа не высунул в одиночку. Но улицы оказались отлично освещены, и к тому же был вечер пятницы, а суббота являлась ярмарочным днем, так что по городу гуляло множество
«Эти первобытные люди…» — вещал диктор, а на экране аборигены строили свои навесы, искали под поваленными стволами личинок, ловили ящериц и жарили их на костре. По сравнению с этим поселком в Колумбии аборигенам жилось очень даже неплохо. Над Австралией светило солнце, и у аборигенов, заваливших кенгуру, был впечатляющий вид удачливых добытчиков. А потом показали их детей. Комментатор весьма высокомерно прокомментировал их состояние здоровья и их историю. Наверное, в Боготе это действительно бы показалось стоянкой пещерных людей на заре цивилизации. Но бедняки из Армении видели только наготу, обвисшие члены и плоские груди. Они смущенно хихикали. А снисходительный комментатор призывал обратить внимание то на угощение из личинок, то на навес из пальмовых листьев, то на примитивные орудия.
— Глянь, глянь! — восклицал один из стоявших у витрины. — И где же такое место? В Африке?
— Далеко, — солидно ответили ему. — Очень далеко.
Пятью минутами позже, уже возвращаясь в отель, я замедлил шаги, чтобы раскурить трубку. Я услышал кашель. Он доносился из дверей какого-то дома, кашлял ребенок. Когда кашляет взрослый, это всегда бывает редкий и раздражающий звук, но кашель ребенка кажется почему-то совершенно беспомощным и жалким. Я всмотрелся в темноту и спросил:
— У вас все в порядке?
Трое мальчишек немедленно вскочили на ноги. Самый рослый был черным и щеголял в мужском пиджаке до колен, двое других, в потрепанных майках и шортах, явно были индейцами. Они поздоровались со мной. Я спросил, сколько им лет. Мерному было десять, другим по девять лет, и один из этих малышей — я видел который — был болен и кашлял.
— Я как раз занимался арифметикой, — сказал один из девятилетних. Он показал мне клочок бумаги, покрытый аккуратно выведенными карандашом колонками цифр. — Смотрите, я сделал миллион.
— Молодец, — похвалил я. — Твой учитель будет доволен.
Троица расхохоталась. Черный мальчишка сказал:
— У нас нет учителя.
— Вы не ходите в школу?
— Ходили раньше.
— Откуда вы сюда попали?
Название деревни черного паренька было для меня совершенно непроизносимо. Он сказал, что там живут его родители, но они выгнали его из дома, потому что там и так полно детей. «Как много?» — спросил я. «Больше десяти, — сказал он. — Дом маленький, и есть нечего».
— Мои мама и папа живут в Кали, — сказал второй мальчишка. — Там мой дом. У меня там много сестер и братьев. Но только одна проблема. Мой папа все время меня лупит. Я так его боюсь, что взял и сбежал в Армению.
— А это твой брат? — спросил я.
Третий мальчик рассмеялся и закашлялся.
— Это мой друг.
— Послушайте, — сказал я. — Я дам вам денег, вы их поделите?
— Да, — сказал второй мальчик и обнял за пояс черного. — Этой мой лучший друг.