Стать дельфином
Шрифт:
Джерри умер вместе с ней. По крайней мере лучшая и счастливейшая его часть. Он долго горько рыдал над ней, заснул на ее теле, а когда его разбудили и отвели в кабинет, это был уже другой Джерри. Его душа была суха, выжжена дотла, и в ней не осталось ни капли животворящей влаги или хотя бы тлеющей искры – лишь толстый слой серого пепла, похоронившего под собой Счастье.
Глава 16
Позвольте, неужели мы забыли об Арман? Нет – просто дали ей возможность вырасти, из нескладного подростка превратиться в изумительной красоты девушку, а затем и в Женщину.
Пока мы наблюдали за Джерри, Арман с жадностью открывала для себя мир. После «спасения на водах» собственного брата она ничего не боялась. Ну, если
Нет, она не была безудержной гедонисткой – скорее, просто человеком, стремящимся разумно наслаждаться возникающими возможностями. Разумное было важно: Арман доставляло истинное удовольствие вспоминать о контролируемых «моментах безумства», позволявших ей попробовать «опасную воду» кончиком одной ноги, уловить ее движение, почувствовать щекочущее прикосновение на коже ступни – и не свалиться в темную и пугающую пучину. Кто-то скажет, что она довольствовалась поверхностным знанием предмета. Но Арман искренне полагала, что для человека разумного вполне достаточно попробовать небольшой «кусочек пирога», чтобы получить представление о вкусе всего изделия. Она вообще не была склонна к «чревоугодию». Ее натура, скорее была гурманом-дегустатором.
Так, пробуя «кончиком ноги» то одно удивительное приключение, то другое, она влюблялась, расставалась, вновь влюблялась, ревновала, ее ревновали, и она вновь расставалась. В этой череде событий, Арман каким-то непостижимым образом умудрялась работать («пахать», говорила она, имея ввиду свой трудоголизм), делать скачкообразную карьеру, менять место работы с хорошего на лучшее или не очень. Ее жизнь так бы и текла в русле спокойной и не всегда предсказуемой реки. Если бы Судьба не распорядилась по-другому. И не подарила Арман самый главный Подарок в ее жизни – дочь.
Ребенок зачался неожиданно, вопреки тщательно соблюдавшейся контрацепции. Просто одним утром Арман вдруг совершенно ясно осознала, что произошло Нечто. Когда тесты подтвердили свершившийся факт, Арман, обдумав ситуацию, сообщила о ней отцу будущего ребенка. На его осторожное предложение повременить с рождением и прервать беременность, Арман ответила категоричным «нет». В ее сознании было смятение, но она твердо знала, что ее ребенок должен родиться. Причем, родиться здоровеньким и умненьким.
Последующее рождение дочери совершенно изменило и жизнь Арман, и ее саму. Все искушения, удовольствия, игры и «безумства» ее прежней жизни вдруг стали несущественны, и уже через год после появления на свет Майи слились в воспоминаниях Арман в сплошную белесую пелену с размытыми фигурами и слабо узнаваемыми лицами. Все ее существо превратилось в сплошную энергию Заботы, Любви, Трепетности и Проницательности, которыми она окутала свое крохотное создание, стремясь защитить его от всех напастей.
Майя росла быстро и радостно. Она болела очень редко – во многом благодаря врожденному здоровью, но и не в последнюю очередь стараниями матери. Следуя усвоенному опыту своих родителей, Арман рано стала вывозить дочку «на воды и моря», ходила с ней на уроки большого тенниса, сопровождала дочь на велосипедных прогулках и отважно балансировала на лыжах, скейтборде и роликовых коньках. Подобная активность не всегда благодарно воспринималась ее спиной – в такие дни Арман глотала болеутоляющее вместе с противовоспалительным, отлеживалась, а через пару дней вновь дерзала на пару с дочерью.
Жизнь Арман побежала все быстрее и быстрее, и к моменту, когда ей исполнилось тридцать пять, она уже была менеджером, владелицей собственной небольшой компании, вполне преуспевающей дамой… И все же… Все же она порой чувствовала себя неуютно среди таких деловых, активных, полных напора и энергии людей. Она с тоской вспоминала то время, когда была свободна, независима от бизнеса, денег и связанных с ними отношений. Когда она могла не думать о том, как удержаться на плаву, не испытывать постоянного беспокойства за будущее своего дела и своей семьи – которая
Теперь большую часть времени Арман проводила в разъездах, встречах, разговорах, которых было немало. Аэропорты, лица, офисы, салоны самолетов и такси мелькали, словно игрушечные лошадки на аттракционе карусель. У нее был специальный чемодан для путешествий, в котором всегда был набор всего необходимого в поездке. Он стоял в гардеробной, и обновлялся регулярно такими мелочами, как набор для ухода за ртом, косметикой, линзами для глаз, шелковыми чулками и хлопчатобумажными и шерстяными носками, антибактериальными салфетками и носовыми платочками. Неизменными в нем оставались зарядные устройства для всех средств связи. Каждый новый чемодан наследовал от своего предшественника кодовое имя «Ролли». «Мы с Ролли отчаливаем», – объявляла Арман дочери и родителям покидая в очередной раз свой дом ради очередной деловой поездки куда-нибудь в Прагу, Париж, Стокгольм или Милан. «Как там Ролли?», – интересовались родные в разговоре с Арман, когда она выходила на связь из гостиницы или со смотровой площадки какой-нибудь достопримечательности где-то там, далеко от них.
Эта круговерть удерживала Арман слишком прочно, чтобы она могла позволить себе потерять голову и увлечься кем-нибудь серьезно. Любая слишком серьезная связь грозила превратиться в представлении Арман в толстый канат, накрепко привязывающий ее к тяжелому якорю, который, вполне возможно, будет брошен совсем не тех водах, о которых она мечтала. Она боялась этого и потому все ее непродолжительные романтические связи начинались с обоюдной договоренности о правилах и заканчивались в ранее оговоренные сроки. Прямо как в контрактах, которые она регулярно подписывала со своими деловыми партнерами.
Глава 17
А пока Арман летала и ездила по миру, воспитанием ее дочери отважно занимались родители Арман. В ее отсутствие, они водили Майю во все школы, коих было немало: общеобразовательная, музыкальная, художественная; на занятия спортом; в театры и на концерты. В общем, воспитание внучки позволяло им не отставать от времени и вести вполне светский образ жизни.
В одну из особенно морозных и снежных зим им довелось пройти через стрессы весьма занятного характера: Майя, которой тогда исполнилось всего пять лет, так увлеклась музыкой и фортепиано, что требовала, чтобы ее отводили в музыкальную школу в любую погоду. Даже в сильный буран. Бабушке и дедушке приходилось соглашаться с ребенком, и трижды в неделю они снаряжали малышку в поход так, словно она отправлялась в экспедицию с Амундсеном на Северный Полюс. Процесс сопровождался бабушкиными бормотаниями «Ойбаааай! Осындай боранда мынау бала кайда кетет???» (что в переводе значило «Ой-ё-ёёй! И куда этот ребенок идет в такой буран???»), и происходил мучительно для Майи: на нее одевали теплое хлопчатобумажное белье с ворсом, которое бабушка сшила сама из комплекта нижнего белья для шахтеров, полагавшегося дедушке до его выхода на пенсию. Затем на это утепленное белье надевался шерстяной свитер и штаны на пуху. Завершалось все это одеванием пуховой куртки, которая застегивалась снизу до верху, а вокруг шеи наматывался и закреплялся чуть ли не корабельным узлом теплый шерстяной шарф, само-собой разумеется, связанный заботливыми руками бабушки. Когда на голову Майи водружалась шапка-ушанка на овечьем меху, малышка превращалась в персонаж под названием «Нил Армстронг в скафандре»: она не могла повернуть головы, руки ее безвольно повисали под углом семьдесят пять градусов к телу, опираясь на толстую прокладку из всех слоев одежды, а каждое движение превращалось в сложный процесс по переставлению ног, обутых в толстые войлочные валенки, и основная задача была по-настоящему сложная: сохранить равновесие. Прибавьте к этой амуниции толстые варежки, связанные все той же любящей бабушкой и протянутые на длинной бельевой резинке сквозь рукава пуховика (чтобы не потерялись), – и картина будет завершенной.