Статьи и рассказы
Шрифт:
– Конечно, читал.
– Так чего же ты говоришь, что родоначальник фашизма Муссолини? Эта статья написана в 1916 году. Вот где истоки фашизма. А ты считаешь, что у твоего Ленина нимб вокруг лысины.
– Как ты смеешь?! – Закричал я. – У тебя нет ничего святого!
– Почему это нет? Ты же меня учил, что истина – это святое.
Сын оставил на столе раскрытую книгу и обиженный ушёл в свою комнату. Я начал читать статью, кипя от возмущения. Господи! Что же это такое? Я ведь читал эту статью! Ребёнок прав: вот где истоки фашизма. Действительно, молодой журналист Муссолини был поклонником Ленина. Даже считал себя его последователем. Как же я упустил такую существенную подробность? Разумеется, я попросил у сына прощение. В тот же день я начал перечитывать полюбившийся мне в студенческую пору "Материализм и эмпириокритицизм". В последний раз я читал ленинский шедевр в 1951 году. Какими
Честный человек тут же должен был выбросить партийный билет. Но я был трусом. В отличие от того труса, на фронте, я не мог превозмочь трусости. Любимые жена и сын. Работа. Чем закончится для меня, для нас честное поведение? Я продолжал, как выразился Виктор Некрасов, ежемесячно разбивать бутылку коньяка о бровку тротуара и, если удавалось придумать уважительную причину, не посещать партийные собрания.
Именно в эту пору произошло нелепое событие. Шло отчётно-выборное собрание партийной организации нашего больничного объединения. Не помню, почему в этот день на моём пиджаке была колодка орденов и медалей. Определённо не в честь собрания. Я выступил в прениях по поводу необходимого нововведения в практику нашего хирургического отделения, надеясь, что таким образом мне удастся преодолеть сопротивление. На собрании, как водится, присутствовал представитель райкома партии, инструктор, начавший работать на этой должности буквально накануне. Как выяснилось, ему понравилось моё выступление. А тут ещё выступавшие и ссылавшиеся на меня произносили мою фамилию не совсем чётко да ещё с неправильным ударением – не Деген, а Деген. Как выяснилось, инструктор услышал даже не Деген, а Дегян. Армянин, значит. И при выдвижении кандидатов в члены партийного бюро инструктор назвал меня. Я отбивался руками и ногами. Тщетно. Инструктор настаивал и настоял. Коммунисты охотно проголосовали за меня. Я попал в партбюро. Но этого мало. Тут же после собрания инструктор оставил новых членов бюро, чтобы избрать секретаря партийной организации. И хотя не только я, но и главный врач больницы мужественно сражались, чтобы предотвратить скандал, инструктор добился моего избрания секретарём партийной организации.
Не знаю, был ли в Советском Союзе человек менее меня способный исполнять эту обязанность. Даже со сбором партийных взносов каждый месяц у меня была неувязка. То на рубль больше, то на рубль меньше.
Шло время. На бюро райкома меня ещё не вызвали и не утвердили. Забыл сказать, что с первым секретарём Печерского райкома партии товарищем Калиниченко у меня давненько были особые отношения. Я не любил его по определению. Он ненавидел меня с тех пор, как на партийном активе города Киева после ХХII съезда партии я прошёлся по нему, депутату ХХ и ХХII съездов, паровым катком.
Ежемесячно я сдавал в райком партийные взносы. Как правило, я входил в просторный кабинет первого секретаря и от порога восклицал: "Да здравствует ленинская национальная политика!" Это, разумеется, повышало градус любви ко мне первого секретаря Печерского райкома партии, в подчинении которого были партийные организации Верховного Совета, Совета министров, областного управления КГБ, республиканской прокуратуры и других не менее высокопоставленных организаций.
Прошло четырнадцать месяцев. Я всё ещё оставался не утверждённым. Единственным из сотен секретарей партийных организаций Печерского района. Должен заметить, что мне это нравилось. Наступил день отчётно-выборного партсобрания. В это трудно поверить, но на собрание в качестве представителя райкома пришёл не инструктор, даже не третий секретарь, а сам лично товарищ Калиниченко.
– Слово для доклада, – сказал председатель собрания, – предоставляется секретарю партийного бюро товарищу Дегену.
– Уважаемые товарищи, – начал я, – в течение четырнадцати месяцев райком партии не успел утвердить меня в должности секретаря партбюро больницы. Таким образом, присутствующий здесь первый секретарь Печерского райкома партии может подтвердить моё право не делать доклад. Но, в отличие от товарища Калиниченко, я уважаю моих товарищей по совместной работе в больнице, и сделаю доклад.
Каждый мог растолковать двусмысленность как угодно. Мол, речь идёт не о том, что я не уважаю товарища Калиниченко, а о том, что он не уважает моих товарищей по совместной работе в больнице. Можно и так и этак.
Закончился отчётный доклад. Закончились прения. Выдвинули кандидатов в члены партбюро. Приняли мой самоотвод, и в список я, слава Богу, не попал. Счётная комиссия удалилась подсчитывать голоса. Товарищ Калиниченко одиноко сидел за столом на сцене, ожидая результаты выборов. В зале бездельничали коммунисты. Кто-то попросил меня прочитать что-нибудь. Речь, разумеется, шла о поэзии. И тут замечательная мысль пришла мне в голову. Сидя в четвёртом ряду, недалеко от сцены, я начал читать поэму… Я читал, не отводя взгляда от товарища Калиниченко.
…и я – слуга народа. Прошло у нас то время, господа Могу сказать, печальное то время, Когда наградой пота и труда Был произвол. Его мы свергли бремя. Народ воскрес…Пишу по памяти. Не уверен, что это точно соответствует тексту поэмы. Но именно так я читал.
Искать себе не будем идеалов Ни основных общественных начал В Америке. Америка отстала, В ней собственность царит и капитал. Британия строй жизни запятнала Законностью…С каждой строфой лицо товарища Калиниченко всё более походило на светофор – то бледнело до смертельного состояния, то наливалось кровью, как перед апоплексией.
Пишите же. Здесь на столе готово Достаточно бумаги и чернил. Пишите же, не то, даю вам слово, Чрез полчаса мы изо всех вас сил…Ни у кого не могло быть сомнения о том, что речь идёт о допросе в КГБ. И дальше вся картина была сугубо советской.
И где такие виданы министры? Кто так из них толпе кадить бы мог? Я допущу: успехи наши быстры, Но где у нас министр демагог? ……………………………………… Быть может, их во Франции немало, Но на Руси их нет и не бывало.Я читал явную крамолу, явную антисоветчину. Я наслаждался состоянием товарища Калиниченко
И что это, помилуйте, за дом, Куда Попов доставлен в наказанье? Что за допрос? Каким его судом Стращают там? Где есть такое зданье? Что за полковник выскочил?..Калиниченко не дурак. Он понимал, что в его присутствии я не посмею читать подпольную поэзию, которая приводит в восторг всю аудиторию. Но ведь, с другой стороны, такие антисоветские стихи не могут быть опубликованы.
Я закончил читать. Аудитория, приведенная в восторг явной крамолой, аплодировала, забыв о присутствии товарища Калиниченко. Посыпались вопросы. Что это? Кто автор? Я старательно уходил от ответа.
За столом появился председатель счётной комиссии и огласил список избранных в партбюро. Закончилось отчётно-выборное партсобрание.