Статьи разных лет

Вацуро Вадим Эразмович

Е. П. Зайцевский

Памяти Пушкина

Тебя с надгробным отпеваньем Не проводил к усопшим я, Последним смертным целованьем Не целовал в уста тебя, Твой гроб, омоченный слезами, Не я в могилу опустил И горстию земли с друзьями Его с молитвой не прикрыл. Под чуждым небом смерть Поэта Оплакал одиноко я. Носясь в сиянье славы света, Да внемлет днесь мне тень твоя… О Пушкин! Пушкин! Кто б пророком Твоей кончины ранней был? Тебя дух юности живил, Во взоре голубом, глубоком Играла жизнь избытком сил; Как грива льва, власы кудрями Струились темною волной, Над величавой головой Горел и вился гений твой, Бессмертья окружен лучами. И, сладкогласный лебедь, ты В страны взносился неземные, С своей воздушной высоты Ты пел нам песни золотые. Высоким, сладким пеньем сим Россия в торжестве внимала И с гордостью тебя своим Любимым сыном называла. Твой свежий лавр навек вплетен В венец лавровый Николая, Ты жил, нас славой покрывая, Народом и царем почтен. Ты вдохновенные искусства Своею лирой освятил, Нам выражал России чувства, Поэтов русских князем был… И вдруг, пришельцем безыменным, Зашедшим к нам бродяг путем, Принятым с лаской, накормленным За радушным у нас столом, Ты смертным поражен ударом… И вот твои отрады, Русь! Под черным гроба покрывалом Схоронены навек… О Русь! Многих твоя уж правит тризна, И каждый твой пришлец, как вран, Питается от наших ран, От ран и язв твоих, Отчизна!.. Я мысленно перед могилой Твоей колени преклонил И прах святой, России милый, Слезами скорби оросил. Моряк-солдат, я был поэтом, Я лиру Пушкина любил, И первый Пушкин перед светом Меня от Муз благословил, Нас всех увлек своим полетом… Тебя уж нет для нас, поэт! Мы в сиротстве остались грустном; Но мой заряжен пистолет, И на твоем убийце гнусном, России мщением зажжен, Он будет мною разряжен… З-ий. Триест.

Неизвестный автор

Дума на смерть П<ушкин>а

Великий Рим! ты в скорби час Постиг, что Гения утрата, Ты слезы лил, когда погас Твой лебедь сладостный Торквато. Ты б и теперь, великий, дал Народу грустному десницу И нашей скорби колесницу Ты б с нами вместе провожал! Главу ты гордую склонял Пред тем, кто истинно был славен; Везде талант ты ободрял И мнил, что гений всюду равен. Так, благородный гражданин! Тебе совместны эти чувства, И чтит душою славянин Тебя, как колыбель искусства. Но вы, упадшие душой, Челом поникшие — разврату! Вас веселит преступный бой, Вы нашей тешитесь слезой; Вы рукоплещете собрату — Преступнику, кто сокрушил Своей рукою дерзновенной Кумир, для русского священный, И Русь в унынье погрузил. Убийца Гения, он мнил, Что, стоя смерти на пороге, Он не убийство совершил, Коль жизнь его была в залоге. Враждою сильной [295] пламенея, Преступник [296] жертвовал собой И в дикой ярости злодея Он равным зрел — неравный бой! Отринутый презреньем света [297] , Пришлец бесславный, всем чужой [298] , Он поднял руку на поэта И, став при двери гробовой, Свершил удар, — но рок ужасный Ему отсрочил казни час, Он жив — а лебедь наш прекрасный В начале дней своих — погас! Погас! и смолкли дивны звуки; Не взвеселит он больше нас, В нем заглушили песни муки, И страшен был последний час! «Как пальма, смятая грозою», Сокрыв страданье от людей, Он лишь к друзьям взывал с мольбою Слова последние: «скорей!». Так, наше солнце закатилось! Так, луч поэзии погас! Того уж нет, кем Русь гордилась, Кто дивный светоч был для нас! Чья песнь, как проповедь святая, Пленяла русские сердца, — Тем жизнь окончена земная; Он в лоне мира и Творца. Ликует смерть, похитив славу, Убийца в ужасе стоит! Объяла горесть всю державу — И песнь надгробная звучит! Могила свежая разрыта; Земля, гордясь, готовит сень, И, белым саваном покрыта, Нисходит к ней святая тень. Свершилось все: певец угас! Он спит под сенью благодатной! Да будет Меккою для нас Святой Горы песок отрадный!! [299] Да будет тих величья сон, — Как в час явления денницы Заря осветит небосклон, — Так светит луч его гробницы. Туда зовет родная тень! Туда душа моя несется! И, мнится, там светлее день, И сердце славою упьется! Туда, туда!.. но не дерзнет Стопа убийцы вслед за мною Переступить святых ворот И прах его омыть слезою! Злодейству места с славой нет!! Тобой там воздух заразится; И под пятой завянет цвет, И кровь святая задымится!! Твой жребий — Каина удел! Бежать тех мест, где злодеяньем Ты положил себе предел И осудил себя изгнаньем! Беги, злодей! Терзай себя! Здесь не взведут тебя на плаху! Земля чуждается тебя — И твоего не примет праха! Да будет казнь тебе одно: Багрить над грешным изголовьем Твое кровавое пятно, И всех проклятие — надгробьем! 1837 года февраля 7. С. Петербург.

295

Было: Преступной страстью

296

Было: Пришлец, — он

297

Было: а. Потерянный во мненьи света; 6. Одна ль ступень была их света!..

298

Было: Играя славою чужой,

299

А. С. Пушкин погребен Псковской губернии <в> Святогорском монастыре, неподалеку от его деревни; там же погребена и родительница его, — и его место было им самим избрано. ( Примеч. автора).

Врагам того, что русским мило…

Враги того, что русским мило! Разгульный пир теперь у вас. Вы мните: вот того могила, Кто восставал грозой на нас, Чей стих, как хартия завета, Напомнил вечный наш позор; Кто пел величье полусвета, Тот, наконец, закрыл свой взор! Пируй, мятежная семья! Пей чашу дикого веселья! Ликуй на грани бытия!.. Но жди кровавого похмелья: Терпенью близится конец, Блестит меч грозной Немезиды, И скоро кровью мы обиды Омоем в ярости сердец! Тогда Его святая тень Под небом Ф<ранции> явится, Вас озарит кровавый день, И месть ужасная свершится; Полки славян вам пир дадут, Родною тенью в бой ведомы, Как вихрь, размечут ваши домы И имя Ф<ранции> сотрут! Тогда не мните договором Отсрочить свой последний час! Нет! договор мы чтем позором, И нет пощады уж для вас! Пощады злобе не даруем; Мы будем мстить вам до конца И пеплом градов отпируем Мы тризну падшего Певца!.. 1837. Апрель 15. С. Петер<бург>.

P. S.

Омойте, буйные, с смиреньем Пятно кровавое с себя И смерть поэта с сожаленьем Оплачьте, славу возлюбя, А имя вашего собрата, С негодованьем на устах, Вы напишите в тех рядах, Где пишут имя Герострата! Тогда же.

Отдельный отрывок

Беги заслуженных оков: Их яд костей твоих не сгложет, Тебе гнездо бунтовщиков Еще убежищем быть может! Не унывай: злодейству есть Приют в стране той отдаленной, Где в каждом сердце — злая месть, А чести огнь погас священный! Сыны порока не устали Там друг на друга восставать; Отцы их детям завещали Мятеж всегдашний возжигать; Как предрассудок, видеть веру, Пренебрегать закон святой; И кто чуждался их примера, Тех поносить злой клеветой. Но клеветы мы презрим жало, Над нами светит та ж заря, При коей Русь на вас восстала По манью сильного царя!.. Все та же Русь!.. Европа знает, — И вас уверить в том пора, Что днесь Владыку осеняет Величье дивного Петра. 1837. Февра<ля> 7-го. С. Петербург.

Денис Давыдов — поэт [300]

«Давыдов, как поэт, решительно принадлежит к самым ярким светилам второй величины на небосклоне русской поэзии», — писал в 1840 году Белинский, заключая свой обширный очерк литературной деятельности «поэта-партизана», — лучший памятник, который поставила ему русская критическая и эстетическая мысль XIX века. «…Давыдов примечателен и как поэт, и как военный писатель, и как вообще литератор, и как воин — не только по примерной храбрости и какому-то рыцарскому одушевлению, но и по таланту военачальничества, — и, наконец, он примечателен как человек, как характер. Он во всем этом знаменит, ибо во всем этом возвышается над уровнем посредственности и обыкновенности. Говоря о Давыдове, мы преимущественно имеем в виду поэта; но чтоб понять Давыдова как поэта, надо сперва понять его как Давыдова, т. е. как оригинальную личность, как чудный характер, словом, как всего человека…»

300

Печатается по изданию: Денис Давыдов. Стихотворения / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. В. Э. Вацуро. Л.: Сов. писатель, 1984. С. 5–48.

Слова Белинского были не просто данью уважения и художнического удовлетворения, — они заключали в себе концепцию творчества, причем ту самую, какую хотел бы услышать сам Давыдов из уст своих современников. «Он был поэт в душе; для него жизнь была поэзиею, а поэзия жизнью» [301] , — этой именно характеристики ждал и добивался Давыдов, когда писал свою автобиографию, когда убеждал Н. М. Языкова, что имеет право на внимание как «один из самых поэтических лиц русской армии» [302] . Заметим: не как храбрый воин, не как выдающийся военачальник и даже не как талантливый поэт, — но как то, и другое, и третье, взятое в нераздельной целостности и органичности.

301

Белинский В. Г.Полн. собр. соч.: В 13 тт. Т. 4. М., 1954. С. 369, 345–346, 353.

302

Давыдов Д. В.Соч. Т. 3. СПб., 1893. С. 203.

Денис Васильевич Давыдов родился 16 июля 1784 года в Москве, в старинной дворянской семье, связанной узами родства с Раевскими, Каховскими, Ермоловыми, Самойловыми и др [303] . Военная профессия была для Давыдовых традиционна, и семи лет мальчик был уже знаком с бытом военного лагеря, а девяти — видел «великого Суворова» в доме отца; об этой встрече, как о самом своем сильном детском впечатлении, он рассказал в особом очерке [304] . В свою автобиографию он включил, однако, и другое воспоминание: тринадцати лет или около того от роду, умея только «лепетать по-французски, танцевать, рисовать» и зная начатки музыки, он познакомился в Москве с питомцами Университетского благородного пансиона, — они доставили ему случай прочитать «Аониды», альманах Н. М. Карамзина. Пример новых знакомых, печатавшихся в «Аонидах», воспламенил «честолюбие» будущего поэта, — но из-под пера его вышли лишь довольно нелепые сентиментальные стихи о пастушке и «изменившей» ей овечке. Этот эпизод в своем существе важнее и серьезнее, чем он предстает в пародийном рассказе Давыдова: он указывает на пробуждение литературных интересов будущего поэта и на его первоначальную литературную среду — кружок литераторов, собиравшихся вокруг Карамзина; с «университетским питомцем» Жуковским у него потом установятся прочные литературные связи, а стихи самого Карамзина в «Аонидах» отразятся в его собственном творчестве.

303

Биографию Давыдова см.: Советов Н. Н.Д. В. Давыдов. В кн.: Сборник биографий кавалергардов. Т. 3. СПб., 1906. С. 28–45; Жерве В. В.Партизан-поэт Денис Васильевич Давыдов. Очерк его жизни и деятельности. 1784–1839. СПб., 1913; Попов М. Я.Денис Давыдов. М., 1971.

304

Встреча с великим Суворовым (1793). В кн.: Давыдов Д.Военные записки. М., 1940. С. 41–61.

Формирование личности Давыдова падает на годы павловского террора, затронувшего и его семью, и родных: А. М. Каховский, А. П. Ермолов были сосланы как участники так называемого «смоленского заговора»; в 1798 году отец Давыдова попал под суд по делу о беспорядках в полку. Имение Давыдовых было конфисковано, и семья бедствовала многие годы; Давыдов вспоминал, что, живя в Петербурге, он по неделям вынужден был питаться одним картофелем. Переворот 11 марта 1801 года открыл перед «дворянским недорослем» возможность службы в столице: в том же году Давыдова отвозят в Петербург и с большими трудностями определяют эс-тандарт-юнкером в Кавалергардский полк. Социальное воспитание юноши завершается в атмосфере первых лет александровского царствования, с их либеральными веяниями, оживлением политической жизни, свободным обсуждением общественных проблем во вновь возникающих журналах. Он сближается с кружком офицеров Преображенского полка, куда входили в числе других С. Н. Марин и А. В. Аргамаков, непосредственные участники заговора 11 марта; это была среда светская, военная и литературно-театральная. К кружку примыкали Д. В. Арсеньев, Ф. И. Толстой («Американец»), Г. В. Гераков, А. А. Шаховской; родственные и дружеские узы связывали их с домом знаменитого мецената А. Л. Нарышкина, директора императорских театров, и, с другой стороны, — с приютинским литературным гнездом А. Н. Оленина, откуда в ближайшие же годы выйдут деятели двух противостоящих литературных партий. Марин и Шаховской станут членами «Беседы любителей русского слова», Давыдов, Батюшков — «Арзамаса», но это произойдет позже: в 1801–1803 годах эстетическое размежевание еще не осуществилось до конца.

В кругу преображенцев Давыдов воспринимает стихию сатиры и пародии — характерную принадлежность домашних литературных кружков и домашней поэзии. Здесь она сочеталась с оппозиционным духом; так, Марину принадлежали две очень известные в свое время сатиры на «гатчинцев»: «1796-го году, ноября 7-го» и «Пародия на Оду 9-ю Ломоносова, выбранную из Иова» (1801). В царствование Павла оживилась рукописная сатира, — репрессии не могли остановить ее потока. С ослаблением цензурного пресса социальные и политические проблемы, вызванные к жизни только что минувшим царствованием, начинают обсуждаться уже печатно.

В этих условиях появляются ставшие знаменитыми басни молодого Давыдова — «Голова н Ноги» и «Быль или басня, как кто хочет назови», известная также под названием «Река и зеркало». Он воспользовался сюжетами, распространенными и актуальными как раз в начале века: они ставили проблему гражданской ответственности монарха — одну из центральных для просветительской социологической мысли. В «Были или басне…» Давыдов конкретизировал сюжет: упоминание о «Сибири», куда «деспот» ссылает правдолюбивого вельможу, проясняло социальный адрес — речь шла о русском царе (царствующем или историческом). Вторая же басня — «Голова и Ноги» — оказывалась бесцензурной уже по самой своей проблематике. Согласно доктрине, широко распространенной в XVIII веке, социальная гармония обеспечивается незыблемой иерархией состояний; нарушение ее ведет к анархии и гибели социального организма. У Давыдова изменена сама исходная точка рассуждения: реально существующей является не гармония, а дисгармония в общественных отношениях, и вина за нее лежит на «голове», которая превысила предоставленную ей обществом власть. «Монархия» переросла в «деспотию». Теперь общество может применить к «деспоту» санкции в силу естественного права. Такой вариант решения проблемы выбирало радикальное крыло Просвещения (в частности, Радищев в «Вольности»); нет сомнения, что Давыдов осмыслял здесь и социальный опыт цареубийства 11 марта.