Статьи
Шрифт:
— Нет, зачем же резко: я этим могу обидеть, — и он или совсем не писал об этом, или действительно писал, касаясь всего с такою щепетильною деликатностью, что статья его чрез это в самом деле утрачивала много силы, казалась водянистою и утешала тех же его неприятелей, против которых была направлена. Эдельсон это знал, и знал, что и он мог бы заговорить резко, но никогда не прибегал к этому в наше время победоносному средству, потому что он был действительно очень хорошо воспитан в преданиях, достойных благоговейного уважения.
Служение литературе для Эдельсона было делом наисвятейшим. Никто не боялся так обескуражить своим отзывом молодого писателя, как Эдельсон. Никто не был так строго воздержан
Любовь его к литературе простиралась так далеко, что он даже рискнул для чужого издания, в которое некогда верил, значительнейшею частью своего весьма малого состояния, и рискнул неудачно: он потерял все, чем рискнул. Я говорю: “он потерял все”, если лицо, столь неосторожно воспользовавшееся доверием Эдельсона, не вспомнит многочисленность оставленного Эдельсоном семейства и не заставит себя быть по отношению к своему долгу покойнику несколько великодушнее, чем велит казенный наказ о расплате.
Как частный человек, как друг, приятель, товарищ и знакомый, Е. Н. Эдельсон пользовался всяческим уважением. Я думаю, нельзя встретить ни одного мало-мальски порядочного и уважающего себя человека, который мог бы сказать об Эдельсоне что-нибудь недостойное памяти честнейшего человека. Из живущих теперь литературных людей он больше всего надеялся на А. Н. Островского и всегда с необыкновенною верою и теплотою говорил о его таланте. В последнее мое свидание с Эдельсономон только и говорил об Островском и все жалел о том, что его “Воевода” не пользуется у публики тем вниманием, на которое имеет всякое право. Говоря очень редко о личных своих привязанностях, Эдельсон с особенно святым, почти, так сказать, трепетным благоговением относился к своей супруге и с особенною нежностию к своей дочери, обучающейся в школе св. Анны.
После смерти Аполлона Александровича Григорьева, с которым покойный Эдельсон был приятельски близок, он часто говорил шутя, что рьяные реалисты уже слишком строги и суровы к нему: “Что им все хочется меня пришибать? Меня уж для антика можно бы оставить доживать: я ведь уж в некотором роде последний из могикан”, — говорил он мне, встретясь со мною очень больной в последних числах декабря тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года, — и покойный был прав: русская литература в нем схоронила самого наиискреннейшего идеалиста, который имел право, даже и не шутя, считать себя последним могиканином этого направления.
Впервые напечатано в 1868 году.
<ЕЩЕ О МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЯХ>
С.-Петербург, среда, 26-го июня
Вчера мы высказали, отчего страдают рядские мальчики, а сегодня намерены поговорить о том, что именно, по нашему мнению, нужно сделать для улучшения их безотрадного быта.
Им нужно: 1) гарантировать их от хозяйского и приказчичьего невежественного гнета настолько, насколько гарантирован ремесленный мальчик; 2) определить число рабочих часов в день и род занятий, которые не вредили бы правильному развитию молодого организма; 3) отдать им в полное их распоряжение воскресный день и дни двунадесятых праздников и 4) дать им возможность просветить свою голову хотя какими-нибудь знаниями.
Так как рядское купечество слишком далеко от всякой мысли добровольно сделать все эти реформы в содержании детей, то нужно его заставить дать то, что оно обязано дать детям, и запретить ему под страхом наказания бить детей и отнимать у них воскресный день и будничный вечер.
1) Гарантировать рядских мальчиков от невежественного гнета хозяев и приказчиков настолько, насколько гарантирован мальчик ремесленный, можно тем же самым способом, как устроено это для ремесленных заведений. Опыт показал, что надзор за ремесленными заведениями устроен очень удовлетворительно, а от добра, добра не ищут.
Мы только предложили бы обязать хозяев снабжать каждого мальчика книжкою, в которой должны быть коротко и ясно определены взаимные права и отношения мальчика и хозяина.
2) Определить часы работы так, чтобы мальчик, пробыв в лавке или магазине, например, с 8-ми часов утра до 8-ми часов вечера, более не нес уже никаких обязанностей. 12-ти часов для десятилетнего или двенадцатилетнего ребенка очень довольно, даже много, и по возвращении домой он имеет право на отдых. Кто не может обойтись без лакея, тот может нанять его, а не обращать в холопство ребенка. Ребенок должен спать более взрослого человека, а у купцов мальчик обязан вставать ранее оплывшего жиром хозяина и “эманистого” приказчика, а ложиться позже их. Это должно быть запрещено. Глупый обычай, по которому дети обрекаются на двенадцатичасовую стойку, также должно искоренить непременно и немедленно, обязав хозяев иметь в их торговых помещениях стулья или скамьи, на которых дети могли бы сидеть, когда пожелают и когда позволяет время.
3) Воскресные дни и большие праздники должны принадлежать детям. Хозяева и приказчики могут торговать в эти дни, но без мальчиков. Хозяин преследует собственную корысть, — пусть он себе и торгует; приказчик торгует по условию, по найму — он может тоже делать, что ему угодно; но мальчик, не входящий своим лицом ни в какие условия и договоры, не обязан жертвовать днями отдохновения выгодам хозяйского кармана. Он имеет неотъемлемое право распорядиться этими днями в собственную пользу. Это право принадлежит каждому.
Все это должно быть введено обязательно и контролировано неусыпно.
4) Учиться рядские мальчики могут только по воскресеньям, а по воскресеньям нет классов во вседневных школах. Увлечения нескольких молодых преподавателей послужили поводом к закрытию воскресных школ; но думаем, что закрытие это не вечно, что правительство не откажет в средстве учиться детям, лишенным возможности учиться в будни.
Представляется совершенно справедливым и неотяготительным обязать каждого рядского торговца, имеющего мальчика, вносить по одному рублю в год на его образование. На эти деньги может быть нанято помещение для школы и приобретены нужные книги. А учителей, способных и готовых заниматься с детьми без всякого возмездия и без увлечений, всегда можно найти.
Нужно только, чтоб все это двинулось по правительственной, административной инициативе, ибо всякой другой инициативы в этом деле мы не ожидаем и верить ей не можем.
ИЗ КИЕВА
Мысли о врачевстве душевном и телесном
“Аптека для души” с подлежащею вывескою, как значится из газет, до сих пор была открыта только в Киеве капитаном и кавалером Должиковым. В других городах обходятся без таких аптек, или они существуют там просто под именем публичных библиотек, и изобретательному человеку нужно много думать, чтобы добыть себе между своими согражданами такую репутацию, какую стяжал в Киеве тамошний душевный аптекарь, кавалер и капитан Должиков. Однако, серьезно говоря, библиотека, которою владел г. Должиков и которую он выдавал за “аптеку для души”, была очень плоха. Медикаменты в ней находились несвежие, а цены на них взимались весьма солидные. Аптекарь был доволен судьбою, а нищие духом, исцелявшие свои недуги переводами Вальтер-Скотта и другими печатными микстурами, гордились еще, что их душевный аптекарь приводит их в некоторое, так сказать, соотношение с дрогистом, пользующимся в провинциях большою известностию.