Статус человека
Шрифт:
Ремонтников Родион жалеть не стал — неподвижные тюленьи туши не взывали к жалости, — вспорол им черепные коробки, вытряхнул из них гнилую слизь и, вложив в каждую по брикету эмбриоткани, залил водой. Затем снова сбегал на корабль, с трудом среди всякого хлама отыскал мнемокристаллы программ ремонтных роботов, прихватив заодно еще на Земле упакованный рюкзак — что даром терять время? — и вернулся назад. Порезы на пластхитиновых черепах ремонтников уже затянулись, и это было хорошим признаком — очухаются. Родион скормил мнемокристаллы этим двум громадным окорокам, напичканным электроникой, по существу сейчас еще младенцам, умеющим только чавкать приемными Устройствами как губами. Ну, что ж, дитяти,
Он подхватил рюкзак и, легко прыгая по камням, взобрался на ближайшую, опаленную посадочным выхлопом скалу. Щелье, где он приземлился, вернее, где его угораздило приземлиться, было светлым пятном среди скал — постарались молния и дюзы корабля, — а туда, дальше, вокруг, простиралась каменистая гряда. На востоке, совсем рядом, он, собственно, стоял на склоне, начинались горы: невысокие, но молодые, как лесом поросшие — утыканные скалами, и со снежными шапками. Он с силой шаркнул подошвой башмака по скале. Треснул фиолетовый разряд.
— Растяпа, — сказал он. — Любой школьник знает, что перед посадкой уравнивают потенциалы…
Биосферы по-прежнему не чувствовалось, только со стороны корабля веяло больным теплом регенерирующих биосистем да откуда-то из-за горы тоже вроде бы просачивались крохи тепла, но это могло быть и просто дуновением ветра. Не различишь, не поймешь.
— Ну, а теперь, — вслух сказал Родион, — не будем ждать, свесив ноги с люка, когда, плавно покачивая ободками, прямо перед нами шлепнется летающее блюдце, подумает, задребезжит и, распавшись на составные части, выпустит из своего чрева супружескую троицу сиреневеньких псевдоразумных с благотворительными намерениями… Что нам до них? Мы и сами с усами!
Он оглянулся на сплюснутый, осевший корабль, на роботов-ремонтников, распростертых на земле, оживающих и уже начинающих перемигиваться, вскинул за спину рюкзак с широкими лямками-присосками и начал восхождение.
— До самых снегов, — загадал он и поскакал по камням быстрым тренированным шагом. С камня на камень, тут короче, тут можно срезать, а здесь просто прыгнуть, чтоб за эту щель руками, чтоб подтянуться и, снова оттолкнувшись, сильно, ногами, перелететь на уступ, а с него дальше, нет, не сюда, этот камень не выдержит, развалится, осыплется, а на этот, черный, базальт с крапинками, а с него можно вот сюда и сильно нажать, чтобы он вниз, чтобы обвалом, с пылью, грохотом, а тут, наверное, и с молниями…
Через полтора часа Родион добежал до кромки снега, немного по нему, сорвал рюкзак, тот отлетел куда-то в сторону и исчез, а сам облегченно, всем своим разгоряченным телом, повалился в сугроб. Лицом вниз, затем перевернулся на спину. Пар огромными клубами вырывался из бешено работающих легких, в груди клекотало, и он, приподнявшись на лопатках, заорал во всю глотку:
— Пре-крас-но! — и тут же наглухо захлопнул рот. Сейчас дышать только носом, так надо, так лучше, дышать глубже и реже. Родион закрыл глаза и почувствовал, как снег тает от его жаркого тела, топится, как жир на сковородке, а он сам погружается в сугроб все глубже и глубже. После него тут останется ледяной полуслепок, след йети для местных сиреневеньких псевдоразумных. Если бы они тут жили… Он живо представил их: один, в осьминожьей форме амебы, с редким венчиком прямых рыжих волос и тремя круглыми, выпуклыми, плавающими по всему телу глазами, метался вокруг ямы, азартно замеряя ее быстро появляющимися и исчезающими ложноножками — вот так, теперь вот так и еще вот так и так, — и что-то лопотал, то скорострельно, то протяжно, а остальные, отдуваясь, степенно стояли в стороне, изредка кивая головами. Те, что стояли, сложив ложноножки на кругленьких животиках с дырочками-пупиками,
— Ну, я так не играю, — обиделся он и встал.
Растопленный снег ручейками сбежал с одежды и собрался лужицей у ног. Запрокинув голову, Родион посмотрел на серо-желтое, пятнами, небо, на неяркое, рассыпающееся искрами, как бенгальский огонь, солнце и подмигнул. Хотел еще поребячиться, крикнуть солнцу нечто детско-восторженное… как вдруг спиной ощутил толчок. Мягкий плотный удар живой теплоты. Причем контакт прошел не просто с биосферой планеты, а с конкретным жильем или чьим-то логовом, тут, прямо за перевалом, чуть в сторону от вершины. И было это тепло чьего-то живого присутствия.
Родион обернулся, постоял немного, прислушался, примерился к дуновению живого тепла, оценил и пошел прямо на него, уже собранный и серьезный, как и полагается разведчику.
Сразу же за отрогом открывался вид на межгорье: внизу, наверное, была долина — оттуда как из духовки ударило в грудь теплом жилья, — но самой долины видно не было: закрывали широкие каменные террасы. Осторожно, чтобы не потревожить осыпь, Родион начал спускаться и, обогнув одну из скал, увидел самый настоящий, изумрудно-зеленый, с разноцветными кляксами цветов альпийский луг. В левом углу Долины под отвесной скалой стояла хижина, перекошенная, сколоченная из чего попало, но все-таки самая что ни на есть Реальная хижина, а не каменное логово какой-нибудь местной студнеобразной твари. А рядом с ней паслась обыкновенная земная корова. Пегая буренка с девичьими ресницами.
Форпост… От неожиданности Родион остановился, екнуло сердце, но сразу же ошалел — сорвал с себя рюкзак, бешено завертел его за лямки вокруг себя и покатился вниз, прямо на корову, со скоростью экспресса. Бедное животное перестало жевать и недоуменно уставилось на Родиона; а когда он налетел вихрем — отпрыгнуло в сторону. Но Родион успел поймать ее за холку.
— Родимая моя животина! — со смехом повалил ее на землю и заорал: — Буренушка-коровушка, кормилица-матушка! Дай напиться молока, милая ты ладушка!
«Кормилица-матушка» взревела дурным голосом, завращала глазами и замолотила по воздуху копытами. Родион захохотал, отпустил ее, и она, вскочив, ужасным аллюром, вскидывая ноги, отбежала на безопасное расстояние и оттуда уставилась на него.
«Тронутый на мою голову», — всем своим перепуганным видом говорила она, страшно сопя. Родион еще сильнее расхохотался.
Сзади тихо скрипнула дверь, но он услышал, перестал смеяться и повернулся. Из хижины вышел поджарый, темнокожий, совершенно лысый мужчина в страшных лохмотьях. Он сощурился, безразлично посмотрел на Родиона, корову, привычным жестом подтянул повыше, до голого пупа, рвань брюк и, вытащив из кармана молоток, сошел с крыльца. У стены хижины валялась груда упаковочных ящиков, он, не торопясь, подошел к ним, выбрал один и принялся не спеша его разбивать.
Улыбка сползла с лица Родиона. Что-то, что-то здесь не так… Хижина из каких-то обломков, старых, погнутых пласт-металлических листов, сбитых досками; без окон, дверь была когда-то крышкой огромного контейнера с остатками надписи «…eat Corporation», и сам хозяин, худой босой человек в рваных обтрепанных брюках и без рубашки.
Родион поднялся с земли и, машинально отряхиваясь, подошел к нему.
— День добрый, — сказал он.
Человек не ответил. Он развернул ящик раз, другой, примерился и ударил. Родиона он словно не замечал.