Ставка больше, чем жизнь
Шрифт:
Это был верный посыл, поскольку победителя определял не Магистр, а вся юзерская тусовка. Что же касается техники воплощения замысла в рисунок, то тут Танцор в себе не сомневался. В свое время, когда-то, в детстве, в Твери, он пару лет занимался в художественной школе.
Но и на этом верном пути он наткнулся на развилку. Можно было бы сделать что-либо грандиозное, величественное, для стояния на площади. И тут выбор был прост, поскольку россияне в силу интриг средств массовой информации не любила Церетели и Рукавишникова (у которого Достоевский, блин, так нажрался,
А можно было бы сделать что-то надгробное, так сказать, приватное, для родственников, друзей и немногочисленных, но преданных поклонников.
Немного поразмыслив, Танцор выбрал второй вариант, потому что стояние на площади кого-то иного, а не себя, если этот иной, конечно, не Высоцкий или Есенин, и если он, иной, пока еще, упаси Господи, жив, способно сильно озлобить людей.
Поскольку времени было достаточно, то он решил вначале изучить существующий опыт, для чего совершил экскурсии на три столичных кладбища: Востряковское, Калитниковское и Рогожское. Для осмотра выбирал, естественно, места захоронения людей весьма и весьма состоятельных.
И был поражен увиденным. Прозрел. Понял, что грядущие исследователи российского быта конца ХХ века смогут предельно точно воспроизвести его лишь на основании исследования захоронений. Что, в принципе, сейчас практикуется в отношении палеолита и других доисторических периодов.
Большинство так называемых элитных районов столичных кладбищ, когда Танцор приближался к ним, когда видел издалека, без подробностей, напоминали ему давние советские времена. А именно – Первомайские праздники, когда горожане стройными рядами выходили на торжественные шествия, чтобы продемонстрировать лояльность к коммунистической власти.
По мере приближения ассоциация менялась, и он ощущал себя уже маленьким мальчиком, входящим в оформленный по стандартному всесоюзному проекту парк культуры и отдыха. Создавалось впечатление, что по мановению чьей-то всесильной руки возродились из небытия статуи футболистов с мячами, девушек с веслами, горняков с отбойными молотками, очкастых студентов с раскрытыми книгами и пограничников со сторожевыми собаками. Что все они, некогда свергнутые и поруганные, воскресли и заняли свои законные места на пьедесталах.
Но и вблизи это ощущение сохранялось. Танцор, который в последний раз участвовал в траурном мероприятии лет пятнадцать назад, когда хоронили отца, с удивлением обнаружил, что, действительно, скульптурный реализм, плавно перетекающий в анатомический натурализм, в период слома эпох переместился из парков на кладбища. Памятники недавно усопшим представителям среднего сословия, которых злой на язык народ прозвал новыми русскими, обладали не только точным портретным сходством с оригиналами, но и достаточно красноречиво свидетельствовали о том, на каких социальных ступенях они находились при жизни.
Все они, «как живые», разговаривали по мобильным телефонам, стояли рядом с гранитными «Мерседесами», курили сигары или дорогие сигареты. Приглядевшись повнимательней к одному цилиндрику, зажатому между указательным и безымянным пальцами, Танцор даже смог прочитать на нем: «Мальборо». Именно русскими буквами, видимо, чтобы всяк смог прочитать и преисполниться уважения к покойному.
У некоторых, принадлежавших к преступной элите, в карманах рельефно выпирали пистолеты. Боевики пониже рангом держали оружие в правой руке, а один так даже целился в окружающее пространство из автомата Калашникова.
Те же, кто получил право упокоиться на элитарных участках благодаря своим достижениям в сфере бизнеса, также были отмечены вполне внятными символами, оставлявшими сомнения в том, кто чем торговал, и как называется фирма, которой он обеспечил процветание на долгие годы. Да, тут нередко встречались высеченные безвестными скульпторами не только названия фирм, но их адреса и телефоны. И это было правильно, поскольку всякая реклама, и даже такая, способствовала вспомоществованию вдовам и сиротам, из чьих нежных объятий злой рок, а то и просто киллерсакая пуля вырвали единственного кормильца.
Было отражено и финансовое могущество усопших. У одних из нагрудных кармашков пиджаков высовывались карты Visa, другие держали в одной из рук бумажник, как правило, такой толщины, что он казался беременным, у третьих на постаменте, по периметру, где у Пушкина, что возвышается на Пушкинской площади, шла строка: «Я памятник себе воздвиг…», была высечена закольцованная лента, на которой был многократно повторенный знак $.
Любопытно, что вся эта финансовая символика вполне органично сочеталась с православной. У кого-то, кто был изваян без галстука, на груди был крест. Кто-то стоял на «православном постаменте», то есть со стихами из Евангелия.
Например, такими: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец».
Или: «Итак бодрствуйте; ибо не знаете, когда придет хозяин дома, вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы, пришед внезапно, не нашел вас спящими».
А также: «И ели все, и насытились; и набрали оставшихся кусков семь корзин полных; а евших было четыре тысячи человек, кроме женщин и детей».
У кого-то за спиной был просто установлен канонический крест, который в определенных ракурсах выглядел как ствол карабина.
Танцору попалось и несколько групповых памятников, из чего он заключил, что это жертвы либо автомобильных катастроф, либо слишком мощных зарядов динамита, не ведающих ни жалости, ни избирательности. Но в одном месте он столкнулся с композицией, которая оставила его в недоумении. В центре стоял, несомненно, босс, величественный, с устремленным вдаль взором, двух с половиной метров роста. Слева от него располагался полутораметровый охранник, с Вальтером в опущенной руке и рацией в другой, которая была поднесена ко рту. Справа, также полутораметровая, – секретарша, которая даже высеченная в камне была необычайно сексапильной. Секретарша с обожанием смотрела на шефа и записывала в блокнот какие-то, лишь ей слышимые, его слова. Танцор глянул на табличку и увидел на ней лишь одну фамилию, мужскую.