Ставка на проигрыш
Шрифт:
А до тех пор ни о чем конкретно-шпионском разговаривать со мной не будут. Только есть глазами и пытать никчемными расспросами.
Пытали и ели глазами меня, надо сказать, под бутерброды с колбасой и горячий чай. Мужчины хмуро закусывали, а я по второму разу со всеми подробностями рассказывала о событиях последних дней и делилась мыслями о том, как поведу себя с курьером, ежели тот объявится. И честно говоря, не понимала, зачем это нужно. Ведь все пока зыбко, туманно и иллюзорно. Вилами по воде писано, по-русски говоря.
Наконец, примерно через сорок минут, в кармане Палыча затренькал
Я шумно, со всхлипом выпустила воздух из легких и только тогда поняла, как тяжело дались мне эти сорок минут. Веря и не веря, хотя и не желая этого ответа – есть, я так перегрузила себя эмоционально (только внутри, только незаметно), что, узнав о том, что оказалась права, чуть не заплакала. То ли от облегчения, то ли с досады.
Однако быстро взяла себя в узду, – мы бедные, но гордые, и жалеть нас не надо, – и позволила себе только один раз хлюпнуть носом.
– Обсудим детали операции, господа?
Посвящали Соню в тонкости работы по внедрению недолго. Минут десять, но в два голоса. Чего нельзя и что можно, что допустимо и что категорически непозволимо. Не скажу, что я слушала это с особенным усердием, так что в конце концов не выдержала и высказалась:
– Вы что, меня пугаете, да? Совсем за бестолочь держите? Оставьте меня в покое! Я на женской интуиции выплыву!
– Выплывет она, – мрачно хмыкнул Огурцов. – Доплавалась уже!
– Так я же не вербовать курьера буду! Я только денег за контейнер попрошу – и в кусты!
Разведчики как-то особенно грустно посмотрели на меня, я поежилась и поинтересовалась:
– Он меня убьет, да?
– Ну, это вряд ли, – чересчур оптимистично бросил Палыч. Он явно хотел утешить меня еще немного в том же духе, но я его перебила:
– Сама все знаю. Пока груз у меня – я в безопасности. А потом… Насчет потом вы меня уже проинструктировали.
(Зачем только? От этого инструктажа я больше напугалась, чем пользы получила. Я и без их советов собиралась быть осторожной, бдительной. Разумной и уступчивой. Поскольку еще одного трупа не выдержат ни моя мама, ни погоны Михаила Николаевича Огурцова.)
На кровати в моей каюте лежала записка от Туполева: «Разбуди. Целую. Я». Краткость послания не оставляла сомнений – любимый устал, как пес оленевода, и еле дотащил себя до матраса. Я постояла у приоткрытой разделительной двери, послушала идущее из-за нее легкое сопение и отправилась в мою душевую кабину. Смывать липкий налет напряжения, усталость и высохшие на ресницах, непролитые слезы.
Я не позволила себе при разведчиках краснеть от стыда и мотать на кулак сопли; не била себя в грудь – простите, дяденьки! – я притворилась стойкой, оглядчивой и рассудительной, я исправляла реноме… А в груди выла и рыдала униженная совесть.
Как я могла так опростоволоситься?!
Зачем залезла туда, куда не просили?! Как могла посчитать себя умнее других, изображать из себя ищейку и в конце элементарно нагадить?! От души. По-крупному.
Дура, истеричка, выдумщица, узды
Или вожжей.
Мужики тихо, на цыпочках, вели «алхимика», даже позволили курьеру уйти, только бы он не обнаружил слежку, а я решила – они болваны.
А я умная.
Я стояла под хлесткими струями воды и просто корчилась от унижения. Умывала совесть ядовитыми издевками и хлестала душу пощечинами: «Поделом тебе, поделом! Со свиным рылом в калашный ряд не суйся! Мата Хари недоделанная! Обрадовалась – раскусила… Сиди теперь вся в шпионах…»
Так стыдно мне еще никогда не было. Нет ничего гаже ощущения, что ты крупно, со всем старанием нагадила хорошим людям. Добрейший Михаил Николаевич – разведчик и человек – прятал от меня презрение, но он был прав: таких, как я, мало презирать, их… Не знаю. Сажать, что ли?! Чтоб не путались и не гадили!
Исхлестав себя упреками и струями, я выключила воду и внутренний монолог, обернулась полотенцем и вышла из ванной. Спать не хотелось совершенно. Хотелось выполнить программу хотя бы по минимуму – напиться до комы, и пусть синусоида замерзнет на точке из кубика льда в бокале виски.
Я открыла мини-бар, села перед ним на корточки и какое-то время рассматривала разнокалиберную и разномастную шеренгу бутылок. Бар был выполнен в русском сюрреалистическом стиле: никаких мелких штрихов в виде мензурок с пробниками. Только крупные мазки: 0,3; 0,5; 0,7. Водка, виски, джин, текила, шампанское и пара бутылей с минералкой, с тоником. (Коньяк стоял у Туполева в персональном серванте.) Потом приоткрыла небольшую нишу-полочку на стенке холодильника и там наконец увидела Европу. Десяток бутылюшечек ростом с мальчика-с-пальчика. Достала мензурку с мартини – негоже разведчику вусмерть напиваться в первый рабочий день, – уже свинтила ей головку, как вдруг подумала: «Какого черта? Пить в одиночестве – дурной тон».
Подсушила голову феном, мазнула по губам карандашом и в прикиде «ниндзя с очаровательной попкой» пошла в люди. Забить голову впечатлениями, развеять тоску и вспомнить нормальную довоенную жизнь. А то не исключен факт, буду метаться по каюте, как избитая на арене тигрица, и рвать на себе волосы, душу и нервы в клочья.
Делать «на людях» мне было совершенно нечего. Добрейший Михаил Николаевич попросил своих бойцов невидимого фронта даже вывесить объявление об обмене на информационный стенд. (Кстати сказать, из тех же заботливых рук мне еще и мобильник перепал. «Хороший, надежный аппарат», – многозначительно произнес отец всех контрразведок и не добавил, когда этот аппарат нужно вернуть в закрома Родины.)
Так что диверсионная вылазка на верхнюю палубу имела исключительно прикладные, человеческие мотивы: отвлечься, забыться, чокнуться рюмкой хотя бы с барменом.
И для этих целей я выбрала бар возле ресторана. Китайцев в нем сегодня не было. Местная диаспора встретила земляков и прямо с губернаторского приема увезла их на личныйприватный праздник города по-китайски.
Думаю, на нем будут бумажные фонарики, утка по-пекински, деревянные палочки вместо вилок и куча крошечных тарелочек с разносолами.