Шрифт:
Annotation
Гордеев Владимир
Гордеев Владимир
Ставки сделаны, ставок больше нет
Ставки сделаны, ставок больше нет. - Какой красивый вид. В очередной раз подумал я, глядя в идеально чистое пластиковое окно передо мной. Вот уже почти месяц каждое утро я не переставал удивляться этой красоте. На фоне стройных, мачтовых сосен в окно свешивал, свои начинавшие желтеть ветви, многолетний могучий клён.
Удивительным мне это казалось потому, что я наверное начал отвыкать от красоты и чистоты, за месяц пребывания в грязном с насквозь провонявшими куревом и разного рода нечистотами, давно вросшегося в землю туберкулёзного барака. Лишь двадцать минут в день, находясь под капельницей в идеально чистом процедурном кабинете, я мог немного отдохнуть от неприятной обстановкой этой больницы. С её непрекращающимся, доносившимся ото всюду кашлем, извергающим крайне опасную палочку Коха и множество разной другой заразы, постоянными то здесь, то там матами и ругательствами исходившими от измученных долгими страданиями людей, вонью и грязью победить которые, наверное уже было невозможно.
Медсестра Света привычными движениями набирала в шприцы лекарство, складывая их на стол. Сегодня, она по каким- то своим причинам была не склонна со мной разговаривать. Может, опять, что то напакостил в школе её восьмилетний сын, может еще, что то не знаю, но судя по её сухим, слегка раздражённым ответам на мои обычные вопросы, мне стало ясно, что диалога у нас с ней сегодня не получится. Я молча любовался пейзажем в окне изредка отвлекаясь то на медленно капающею систему, то на по очереди входивших пациентов.
Всё было как обычно. Похожие друг на друга как братья своей худобой и чернотой туберкулёзники, не торопясь заходили в процедурный кабинет. Зайдя, также не торопясь спускали штаны, с не скрываемым недовольством, предоставляя Светлане свои изуродованные дистрофией задницы, в которые из-за полного отсутствия плоти укол часто ставить было просто некуда, получали свою порцию антибиотика и также медленно уходили.
– Маску на нос натяни! - В палату иди и там кашлей!
– раздражённо выкрикивала та заученные за много лет работы в подобных заведениях фразы. Натренированным движением рук она сдёргивала о специальное приспособление с использованных шприцов иглы и бросала их в урну с одетым на неё розовым мусорным пакетом для медицинских отходов.
– На уколы проходим, кто ещё не ставил!
– что есть мочи писклявым голосом на весь барак прокричала она. На её призыв никто не отреагировал. Те кто нуждался, в этой крайне неприятной процедуре уже были, а остальным видимо было глубоко на неё наплевать. Медсестра вставила в уши наушники от телефона и принялась приготавливать уколы и капельницы для неходячих тяжело-больных, костлявые задницы которых дожидались своей нелёгкой "участи" в палатах.
В кабинет зашёл парень лет тридцати. На вид он мало отличался от вошедших перед ним пациентов, единственное, что мне бросилось в глаза это шикарные шерстяные носки на его худых ногах. Он сел на стул, стоявший рядом с окном, которым я любовался, закатал до локтя рубаху и положил руку на процедурный стол, оборудованный обшитой светло-коричневым дерматином подушечкой.
– Мурашёв?
– сиди жди,, сейчас освобожусь буду кровь у тебя брать.
– прокричала Света, по видимому из за музыки в наушниках плохо слышавшая свой голос.
– А я что делаю? Ответил тот не совсем приветливо и начал со знающим видом рассматривать лекарства, аккуратно расставленные по полкам белого железного шкафчика со стеклянными дверцами.
Я вспомнил этого парня, он был новенький. Вчера я видел его в вместе с пожилой женщиной, по видимому
Рассмотрев как следует содержимое шкафа и не найдя ничего для себя интересного он мельком взглянув на меня стал что то разглядывать в окне. Судя по его вполне дружелюбному взгляду я заметил что он был не прочь со мной о чём-нибудь поболтать, но не знал о чём и как начать разговор. - Что куда тебя положили то, в какую палату?
– спросил я. - В девятую - оживился парень. - У тебя МЛУ? - продолжил я диалог, пытаясь его разговорить. - Да хрен его знает. Эти врачи сами понять не хрена не могут. На Вихоревке сначала четыре года таблетками пичкали, потом оказалось что не оттого лечили. У меня оказывается какие то лимфоузлы поражены, теперь новое что то назначить хотят. Херня это всё! - Что всё? - спросил я.
По моему новому знакомому было заметно, что поболтать он любил. Глаза его заблестели, закинув ногу на ногу, деловито постукивая пальцами о стол Мурашёв продолжил. - Да всё лечение это ихнее. Фигня это главное вот здесь. Постучал он себя костлявым пальцем по голове. - Главное не заморачиваться, как себя настроишь, так и будет. Насмотрелся я в лагере достаточно. Живёт пацан всё нормально не запаривается, потом хоп начинает об этой сраной чахотке думать больше чем надо, накубатурит сам себе, глядишь несколько дней и выносят. Сначала к стенке отвернётся, разговаривать перестаёт, потом хавать, потом в туалет ходить, потом глядишь памерсы и всё. До свидания кореша в шкатулку. Видел я одного штрибана, у него глаз лопнул. - Как это лопнул? - удивился я . - Вот так лопнул! Кубатурил, кубатурил и до того докубатурил что от напряжения глаз с начало покраснел потом лопнул. Да! Подумал я, похоже, что приврать то он любит, хотя всякое бывает в последнее время я уже мало чему удивлялся. Лекарство в моей системе закончилось, выдернув иглу из вены и зажав кровоточащий прокол приготовленной заранее ваткой, я сел, вставил ноги в тапочки, немного посидев, подождал когда прекратится головокружение, и медленно с остановками побрёл по коридору к своей палате.
В палате за время моего двадцатиминутного отсутствия ничего не изменилось. Всё тот же стол с немытыми кружками, чайником и засохшими пряниками, с которого поспешно убежал напуганный мною таракан. Те же грязные шторы, заплёванные от постоянного кашля всех её обитателей туберкулёзной мокротой, те же жёлтые стены.
На одной из трёх стоявших в палате кроватей спал мирно посапывая уголовник по прозвищу Немец, на другой сорока трёх летний умирающий цыган. Немцу было двадцать с небольшим лет. Почему его звали Немец я не знал, фамилия у него была вовсе не немецкая, а самая обыкновенная украинская оканчивающаяся на букву о. Скорее всего к представителям "высшей" арийской нации отношения он никакого не имел, да и родом он был не из Мюнхена или Берлина, а откуда-то из-под Черемхова. Возможно, прозвище это за ним закрепилось, как это часто бывает, после какого-нибудь совершённого им поступка может быть даже в детстве и преследовать теперь его будет возможно до самой смерти.
С цыганом же было всё проще, звали его все цыган, так как он и был чистокровный цыган, со всеми присущими этой национальности особенностями. Болезни его, в большинстве случаев стандартные для этого заведения ВИЧ, вирусный гепатит и туберкулёз, были в крайне запущенной форме. При среднем росте, вес его не превышал сорока килограмм, он около месяца почти ничего не ел и вставал только утром, один раз в сутки, сходить в туалет и оправиться. Цыган никогда не роптал, ни на что ни кому не жаловался, хотя жаловаться было на что, так как после обеда температура у бедняги поднималась до сорока, а кашель и озноб не давали ему покоя ни минуты. К моему сожалению, мне не раз приходилось наблюдать, как в подобных муках умирают люди, глядя же на Стаса, так его звали, удивляться его терпению и выдержки я не переставал, таких как он было мало.