Ставок больше нет
Шрифт:
Сумин же постарался на месте происшествия долго не задерживаться – какой-либо работы для оперативника здесь не было. Все было ясно изначально.
Один из преступников, тот самый, который стрелял, скончался еще до прибытия "Скорой" – захлебнулся собственной кровью.
Положение второго тоже не обнадеживало. Приехавший на место происшествия врач быстро поставил диагноз – "огнестрельное проникающее ранение головы".
– Ты мне вот что скажи...
Несмотря на отчаянное сопротивление молодого и довольно крепкого врача, Сумин сумел оттащить его немного в сторону от реанимобиля, возле
– Ты мне вот что скажи... – Сумин придерживал врача за пуговицу халата. Начальнику УУР не давала покоя мысль о том, что сейчас где-то, в каком-то подвале томится заложник. Один. Возможно, без воды и без пищи. И у единственного человека, который может пролить какой-то свет на судьбу Мацкевича, сейчас дырка в голове... Поэтому необходимо было прямо сейчас сделать все, чтобы он смог сказать хотя бы несколько слов. – Когда мы этого урода допросить сможем? – только один вопрос интересовал сейчас Сумина.
– Никогда! – уверенно ответил доктор. Потом немного подумал и поправился: – Скорее всего, никогда.
– Почему?! – Сумин ловко пресек очередную попытку своего собеседника вырваться.
– Потому что вряд ли он выживет, – совершенно равнодушно сообщил врач. – И даже если выживет... Поврежден мозг... Так что даже при благополучном исходе операции он, скорее всего, будет не в состоянии адекватно реагировать на ваши вопросы.
– Это как?! – озадачился Сумин.
– Проще говоря, он станет дураком, – развел руками эскулап. – Даже не дураком, а растением. Так что и ему самому, и его родственникам было бы лучше, если бы он не выжил.
– То есть шансов на то, что он выживет и останется нормальным?..
– Практически нет. Разве что случится чудо. Но только я в чудеса не верю, – безапелляционно заявил врач и решительно отодвинул Сумина в сторону. – Извините, господин начальник, но только мне пора. Сейчас счет идет на секунды.
Сумин обескураженно смотрел в удаляющуюся спину доктора, пока тот не скрылся в автомобиле. После того как машина "Скорой помощи", завывая сиреной и подмигивая огоньками маячков, помчалась в сторону города, начальник УУР решил, что делать ему здесь больше нечего. Прихватив с собой неотлучно находившихся при нем Гнедкова и Решетилова, Федор Михайлович вернулся в УВД области.
Кроме членов группы, Сумин прихватил с собой еще одного человека. Как он сам его иногда в шутку называл, "министра иностранных дел УУР". Проще говоря, начальника отделения по работе с иностранными гражданами подполковника Покатилова.
– Значит, все-таки чеченцы, – задумчиво повторил Сумин.
– По-моему, это было ясно с самого начала, – осторожно заметил Гнедков.
– Но Скопцов уверял, что нападавшие на квартиру были русскими, – отозвался Сумин.
– А кто он такой, этот самый Скопцов? – неожиданно спросил Гнедков. – Откуда он вообще взялся? Почему живет в квартире потерпевшего, как у себя дома?
– Ну-ка, ну-ка! – Полковник заинтересованно поднял голову. – Ты хочешь сказать...
– Я хочу сказать, что этот журналист – вообще темная лошадка! – горячо заговорил Гнедков. – Мы ведь совершенно ничего не знаем о его прошлом! Что он сам за птица, что его связывает с потерпевшей? Она ведет себя с ним как с близким и доверенным человеком! А если он сам работает на чеченскую мафию? Он ведь журналюга, тварь продажная!
– Стоп, стоп! – Сумин поднял руку, останавливая капитана. – Но как тогда объяснить, что он вступил в драку с налетчиками?
– Федор Михайлович, – вкрадчиво начал Гнедков, – а кто еще, кроме самого Скопцова, видел этих самых налетчиков?
Некоторое время полковник переваривал услышанное им. А потом очень неуверенно спросил не столько у Гнедкова, сколько у себя самого:
– А как же ранение?
– Вы, наверное, хотели сказать "царапина"? – настырно уточнил Гнедков.
– Пистолет...
– На котором нет ни одного отпечатка пальцев, – вроде бы равнодушно подхватил капитан.
На этот раз Сумин задумался надолго. А ведь действительно, все то, на что обратил внимание Гнедков, говорит не в пользу журналиста. И в то же время объясняет все странности и непонятности этого дела. А что парень производит впечатление порядочного человека, так за свою почти тридцатилетнюю карьеру Сумину не единожды приходилось сталкиваться с мошенниками, чью порядочность при первоначальном общении просто невозможно было поставить под сомнение.
– Тогда как, на твой взгляд, выглядит вся схема полностью? – наконец-то обратился полковник к Гнедкову.
– Очень просто! – рассудительно начал тот. – Мацкевич – человек уже немолодой, да к тому же и изрядно выпивающий. А Скопцов – мужик крепкий, здоровый, спортивный. Когда-то раньше он явно был знаком с мадам Мацкевич. Близко знаком. И вот тут встретились снова, любовь-морковь и все такое. Но мешает старый муж. Дамочка, конечно, может бросить все и уйти к журналисту, но...
Гнедков назидательно поднял вверх указательный палец.
– С милым рай в шалаше лишь в пословице! На самом же деле дамочка привыкла к роскоши и хорошим деньгам. И если она уйдет от мужа, то ей придется нищенствовать с журналистом, который не имеет постоянного места работы, с этим писакой-неудачником. Ему, кстати, ее деньги тоже нравятся. И тогда они...
– "Они" – это кто? – уточнил Сумин.
– Скопцов и мадам Мацкевич, конечно! – Произнося слово "мадам", Гнедков презрительно скривил губы. – Так вот, решив убрать мужа с дороги, они обращаются к чеченцам – наиболее беспредельным типам! Они должны украсть и убить Мацкевича всего-навсего за сто тысяч "баксов"! Именно столько, кстати, и было в сейфе Мацкевича! А кто мог знать об этой сумме, как не близкий и доверенный человек?
– А ты сам откуда знаешь? – быстро вставил вопрос Сумин.
– Как раз в тот момент, когда они брали деньги из сейфа, я оказался в офисе! – не задумываясь отвечал Гнедков. – Конечно, это большие деньги, но зато все остальное, что получает в собственность эта парочка, неизмеримо больше! Ну, а телефонные звонки, запугивания, нападение – это только ширма! Широкомасштабный спектакль, главная цель которого – отвлечь внимание от настоящих преступников! Неужели вы не обратили внимания на то, что он сам проговорился, когда упомянул о деньгах Мацкевича? Откуда он может знать, что их намного больше, чем сто тысяч?