Шрифт:
История сестер Русиновских, сегодня полностью забытая, наполняла ужасом души наших далеких предков. Однако, было бы и странно, если бы она сохранилась живым преданием — почти пятьсот лет минуло с тех дней, как окончили свой век сестры. За это немалое время случилось на белом свете и, понятно, у нас в Белоруссии, множество трагических событий, некоторые из них были похожи на конец света. В кровавом их свете выблекли и исчезли из памяти давние местные драмы… Так что нам, может спросить читатель, до забытых теней трех женщин, если и о трагической старине и о великих личностях собственной истории наши знания чаще всего ограничены отрывочными сведениями, которые преподносит школьный учебник. Какая нам корысть знать про тех сестер?
Действительно, никакой пользы, совсем никакой, ничего выдающегося или хотя бы значительного в истории сестры Русиновские не сделали. Тем не менее, есть основа для искреннего любопытства — рождала наша земля известных
Об отце, пане Русиновском, засвидетельствовано немного, о матери вообще нет никаких сведений. Точно известно следующее: двор Русиновских стоял верст за двадцать от Ошмян, если ехать на Вильно, но не прямо при большаке, а в правый бок, в часе ходьбы по проселку. Старшую дочку Русиновских звали Марта: шестнадцати лет пошла она по отцовской воле за какого-то Матуша, соседа. Муж Марты слыл человеком добрым, насколько позволяло доброту канун шестнадцатого столетия, прославленный более чем добрыми событиями, взрывом преступности. Так густо наплодилось тогда грабителей, что ехать по гостинцу в сумерках осмеливался только тот, кому надоело жить на этом свете. Немало лихих голов проломил звездышем пан Матуш, а когда придорожный злодей попадался ему живьем, то не медля, без сомнений Матушева челядь привязывала грешника за ноги к двум пригнутым березам. Но жену Матуш никогда и пальцем не тронул, разве что при хорошей подписке. За четыре года Марта осчастливила мужа троицей сынов, располнела, взяла под бережливый надзор овины и коморы, и дворовые девки слаженно и красиво научились петь, сидя за пряжей, словно прибитые к лавкам гвоздями, долгие зимние вечера. Эти простые радости да праздничные выезды в костел полностью Марту удовлетворяли. О большем счастьи она не молилась.
В скором времени Русиновский присмотрел и для средней дочери Марыли пристойного человека. Жених, как положено, прислал сватов, потом приехал с родителями, знатно были отмечены сговор и заручины, уже мать начала перебирать в сундуке приданое, уже назначили день свадьбы и широко известили родню, друзей и приятелей дома, как накануне девичника Марыля исчезла. Впустую кричали ее в лесу, впустую искали на болоте — никакого следа. Самые мрачные мысли рвали родителям сердце: мать была на грани безумия, отец в одну неделю сседел. Наконец через месяц собрались в костел на поминание — и вот в это время пришло известие, которое ошеломило семью больше, чем таинственное исчезновение; дочь жива, здорова, сидит послушницей в виленском монастыре доминиканок. Собрав обоз, родители помчались в столицу, пробились в монастырь, отыскали Марылю, кричали на нее, отец и рукой приложился, потом, стоя перед дочерью на коленях, молили вернуться — бесполезно. Марыля отвечала, что выше ее сил терпеть мучительство семейной жизнью и что счастье она отыскала в посвящении своего сердца Иисусу Христу — единственному высокородному жениху на свете.
Вместе с отцом и матерью становилась на колени и младшая дочь Русиновских Ядвига, которая тоже умоляла сестру и целовала ей ноги, прося о жалости к матери. Однако Марыля смотрела на родителей и сестру с тем бессильным сочувствием, с каким глядят на слепых.
Убитые сумасбодством дочери, Русиновские вернулись на свой двор. О Марыле не говорили, словно вычеркнули ее из жизни, но на всех родительских беседах, снах, даже на взглядах на входную дверь лежала тень затаенной тоски. Следующим летом — а был это год 1497 — случился крупный наезд крымских татар, несколько их загонов двигались даже на Лиду. Всю шляхту призвали на коня. Пошла в поход и ошмянская хоругвь, в ее рядах был пан Русиновский. Под Дятловым татар задержали, но немалой ценой: в братскую могилу над Молчадью положили среди тысячи убитых и Русиновского. Приятели привели на двор его коня с притороченными к седлу мечом и доспехами. Скоро и Русиновская, не стерпев печали, отошла на тот свет к мужу.
Хозяйкой двора, назначенного под опеку Матушу, осталась
Но нет никому на этом свете мира и спокойствия. В скором времени объявилась в Ошмянском повете новая шайка. Хватало тут разбойников и до нее, и приблудных, и местных: поскольку каждый третий хозяин считал за обязанность ободрать на большаке проезжего или прохожего человека, хотя бы сермягу с него снять, если не имел денег. Однако новая стая отличалась от других грабителей звериной жестокостью. Редкий месяц обходился теперь без кровавого преступления. Жалости разбойники не ведали, одинаково вешали на дубах богатого пана и голодного лирника, старуху и дитя. Тьма ворон поселилась вдоль гостинца на Вильно, постоянно получая кровавое угощение. Через два года старый путь обрел новое название — Разбойничий или Черный, последнее — из-за тех мрачных туч, в какие сбивалось воронье. Шляхта закрылась по дворам, лютые волкорезы возросли в цене до стоимости коровы. Но и огороженная плотным частоколом усадьба с дюжиной злых, как черти, собак, не защищала от жестокого нападения. Когда разбойники грабили выбранный двор, все его обитатели лишались жизни, словно смертные муки людей приносили убойцам радость. Зимой жизнь приспокаивалась, но как только сходили снега, вызволялась рунь, выходила на отаву скотина, шайка вновь объявляла о себе мрачными убийствами.
Неотступный, насквозь пронизывающий ужас — вот главное чувство, с каким ошмянские обыватели прожили с 1500 по 1507 год. В Вильно до его милости великого князя Александра слезливым ручьем текли жалобы и просьбы о защите. Таинственность шайки породила суеверные поголоски о призраках, висельниках, оборотнях; услышанные на ночь, эти ошмянские легенды отнимали сон и у мужественного человека. Князь Александр назначил награду за уничтожение татей, постепенно она поднялась до сказочного размера — тысяча золотых. Немало охотников отхватить полпуда золота, помотавшись по дорогам повета, стали жертвами банды, которая укротила их пеньковой петелькой. Наконец дошло до наглого вызова: подорожники не побоялись убить старого ксендза, который легким возком тянулся в Вильно с каким-то делом к епископу. Разгневанный епископ в воскресной проповеди обвинил власти в лени и попустительстве. Князь Александр, потеряв терпение, приказал найти и уничтожить убийц минскому судье Ваньковичу.
Весть о назначении Ваньковича великокняжеским комиссаром пробудила среди ошмянского жительства светлые надежды. Ванькович слыл за неподкупного урядника, что само по себе вынуждало к уважению, но более важным было другое — не знали преступления, которое осталось бы ненаказанным, если раскрыть его брался пан Ванькович. Скоро он появился на ошмянских проселках с отрядом дюжих молодцов, начал объезжать дворы, собирая по крохам сведения о шайке убойников. Не обминул Ванькович и двора Русиновской. Поначалу их отношения не выходили за межу вежливости, поскольку пан Ванькович был человеком женатым. Но когда его жена умерла, а случилось это на второй или третий год комиссарства, судья оценил Ядвигу взглядом вольного сокола и влюбился. Как и первому мужу Ядвиги, Ваньковичу переломилось за сорок, так что захватившие его чувства имели целью женитьбу. Был он родовитый, богатый, известный удачливый — достаточно основ, чтобы рассчитывать на семейное счастье с молодой, красивой вдовой.
Что касается банды злодыг, то тут дело ничуть не улучшилось. Показания потерпевших отсутствовали, ибо мертвые немы, и лучший следователь, не получив хоть какой-нибудь определенной зацепки, хоть малейшего следа, блуждал словно слепой среди трех сосен. Носился Ванькович со своей полусотней по повету — шайка затаивалась, отъезжал — утром же чей-нибудь двор стоял с распахнутыми воротами в той пугающей немоте, когда от хозяина до овчарки все лежат с расколотыми головами и распоротыми животами. Неизменная слава судьи пошатнулась, начали шептаться, что и сам он скоро-нескоро попадется в руки убойцам и придется ему покачаться под ветром на дубовых качелях.