Стечение обстоятельств
Шрифт:
– Почему? – насторожился Юра. – Кто такой Корецкий?
– Женя Корецкий – врач-хирург из нашей ведомственной поликлиники. Это был самый длительный роман у Ирины, дольше даже, чем она замужем пробыла. Женя наблюдает ее отца, Сергея Степановича. Печень. Так что он по-прежнему вхож, так сказать, в дом.
– Послушайте, – взмолился Коротков, – у вашей подруги был хоть один роман вне милицейского круга или она специально себе любовников из МВД выбирает?
– А других-то где взять? – возразила Людмила. – Вся жизнь только дома и на работе. С другими и познакомиться негде. Это в двадцать лет бегают на дискотеки и студенческие вечера. А в нашем возрасте обходятся профессиональным кругом. Ирина однажды привезла роман из отпуска. Долго потом на воду дула,
– А что было? Переживала сильно? – поинтересовался Юра.
– Да ни одной минуты. Мгновенно порвала с ним. И не за то, что судим, судимости-то были автотранспортные, а за то, что скрывал и замуж звал, собирался развестись. Должен ведь был понимать, что ей, майору милиции, иметь дважды судимого мужа не с руки.
– Как же она узнала о судимостях, если он скрывал?
– Случайно. Это ее взбесило. Ирина терпеть не могла, когда ее принимали за дурочку. Этот Валера был, насколько мне известно, единственным мужчиной, с которым она по-настоящему рассталась. Как отрезала. А все остальные даже и не догадываются, что их роман с Ирой закончен. Я ведь уже говорила, она ни с кем не обостряла отношений. Вот и создавала у своих «бывших» иллюзию, что все по-прежнему, только обстоятельства не складываются: то работы много, то командировка, то хаты пустой нет. Она к ним ко всем искренне расположена, только спать с ними не хочет. Иначе разве они были бы сейчас здесь, на кладбище?
Панихида подошла к концу. Шестеро плечистых мужчин подняли гроб на плечи, и провожающие двинулись к могиле. Юра поискал глазами ребят из оперативно-технического отдела, которые вели съемку похорон скрытой камерой.
– Посмотрите внимательно, Людочка, – попросил Коротков. – Здесь много людей, которых вы не знаете?
– Почти никого, – быстро ответила она. – В основном все наши, институтские. Вот девочки из информационного центра, у них Ира брала статистику. Те, что рядом с отцом, – родственники. Следом за нашим начальником идет мужчина – его я не знаю. И в самом конце двое с большими гладиолусами – их тоже впервые вижу. Странно все-таки, что нет Корецкого.
Коротков остановился. Он сам не понимал, почему ему так не хочется отпускать от себя Люду Семенову, доверчиво опирающуюся на его руку. Но дальше тянуть уже неприлично.
– Спасибо вам, Люда, – тихо сказал он. – Не буду больше вас терзать. Вы идите, попрощайтесь с Ириной. А мне пора.
Он прошел сквозь медленно двигающуюся толпу, на секунду замедлив шаг сначала возле невысокого смуглого мужчины в роговых очках, потом приостановился около двоих с огромным букетом гладиолусов, почти полностью закрывавшим их лица. Теперь он был уверен, что видеокамера зафиксирует всех троих крупным планом.
Шагая по Крестовскому мосту и почти задыхаясь от заполнявшего легкие тяжелого зноя, Юра Коротков пытался настроиться на дело Плешкова, которому предстояло посвятить часть дня. Но мысли съезжали куда-то в сторону, упорно выталкивая на поверхность тихий голос: «Я не шучу. Женитесь на мне».
«…Она тянула на себе весь план отдела. Свои темы закрывала, к чужим подключалась. Пахала как ломовая лошадь. В субботу выходила, в воскресенье, на праздники брала работу домой. Начальник наш на нее буквально молился. А она стеснялась лишний раз с работы отпроситься…»
«Боялись ее очень, особенно если давали ей тексты на рецензирование. Ирина Сергеевна въедливая была необыкновенно, к каждому слову цеплялась. Когда она мне диссертацию вернула, там все поля были карандашом исписаны, представляете? Все поля на каждой странице. А в конце еще несколько листов вложено с замечаниями. Это не потому, что я такой особенно тупой. Она все диссертации так читала. Зато все знали, что если учесть ее поправки и замечания, то работа пройдет без сучка без задоринки. Ей поэтому многие старались свои диссертации подсунуть, она никому не отказывала, хотя и своей работы у нее всегда было много. Были, конечно, такие умники, которые, забрав у нее диссертацию с замечаниями, всем говорили, что «сама Филатова читала», и не поправили ни одной буквы. У Ирины Сергеевны репутация была, что и говорить. После ее правок работу можно было и не читать, смело рекомендовать в совет, на защиту. Вот они и пользовались. А когда она однажды эту уловку обнаружила – ох что было! Не поленилась, пришла на защиту, выступила неофициальным оппонентом и в буквальном смысле смешала диссертанта с грязью. Все могла простить – лень, глупость, но мошенников терпеть не могла. Ее прямо переворачивало всю…»
«…Враги? У Иры? Да откуда?!»
«…Ирку втихаря многие не любили. Но в основном те, кто ее не понимал. Посудите сами: нестарая, привлекательная, пользуется очень большим вниманием со стороны мужчин – и вся в работе. Здесь что-то нечисто. С чего это она так надрывается? Перед руководством выслуживается? В тридцать четыре года стала ведущим научным сотрудником, а эту должность по нынешним требованиям должны замещать только доктора наук. За что ей такое продвижение по службе? А кто ее хорошо знал, те понимали, что ей интересно то, что она делает. Она мне много раз говорила, что с детства ее любимый вопрос: почему? Почему происходит так, а не иначе? Почему случается это и случается то? И в криминологии она осталась такой же «почемучкой», все ломала голову, пыталась понять, почему преступность ведет себя именно так, а не иначе…»
«Мы все к ней бегали со своими страданиями. Она слушать умела. И утешать. Поговоришь с ней – и легче становится. Она для нас была вместо психотерапевта. А совет всегда давала один и тот же: поступай, как тебе самой хочется, не насилуй себя, не ломай…»
«…Филатова злая была, прощать не умела. Она не мстила, нет, боже упаси, для этого она была слишком мягкая. Она делала для себя выводы и потом свое мнение не меняла, хоть мир перевернись. Вешала на человека ярлык на всю жизнь и даже от него самого не считала нужным это скрывать. Однажды наш сотрудник занял у нее солидную сумму на неделю, а вернул только через два месяца. Филатова ни разу ему не напомнила, ни разу не спросила, хотя сидели они в соседних комнатах и виделись раз по двадцать на дню. А когда он в следующий раз обратился к ней с такой же просьбой, она ответила: «Володюшка, ты чудный парень, но денег я тебе не дам. Ты человек необязательный и вышел у меня из доверия». Представляете, прямо при всех заявила. Вот в этом она вся…»
«…Мы удивлялись, почему Ирина докторскую диссертацию не пишет. Никто и не сомневался, что ей это по силам. А она отшучивалась, говорила, что ей рано себя хоронить, что не нагулялась еще. Конечно, ее понять можно: пока в совете наши зубры сидят, которые сами докторами наук стали лет в пятьдесят, они Филатову в доктора не пропустят – больно молодая. Но, кажется, наш начальник ее все-таки дожал, особенно после того, как ужесточил требования к замещению должностей ведущих сотрудников. Во всяком случае, в плане института на тысяча девятьсот девяносто второй год стоит ее монография…»
«…Ирина Сергеевна очень болезненно относилась к тому, что в министерстве науку ни в грош не ставят. У нее самообладание было – дай бог каждому, но и темперамент бешеный. Она в министерстве наслушается в свой адрес, да и в адрес института в целом, всяких гадостей, смолчит, зубы стиснет, а в моем кабинете даст себе волю. Особенно тяжко ей пришлось последние два-три месяца, когда Павлов из Штаба МВД России начал к ней цепляться. По нескольку раз возвращал ей документы на доработку, это ей-то, за которой в жизни никто ничего не переделывал. Можете мне поверить, если на свете существуют гениальные криминологи, то она – из их числа. А Павлов этот – безграмотный тупица, путает криминологию с криминалистикой, в слове «перспектива» по четыре ошибки делает. Я, как начальник, делал все возможное, чтобы Ирину Сергеевну оградить от него, да куда там! Она, бедная, совсем сникла, как-то даже сказала мне: «Наверное, мы и в самом деле никому не нужны. Вот выйдет моя книга, и уйду я в журналистику»…»