Стефан и Долбиков

Была у Стефана Бездетного бодливая корова, был бодливый теленок, бодливый баран, злющий гусак, драчливый темно-огненный петух и рыжий брехливый пес-дворняжка по кличке Дурак. Бодаться, лаять, шипеть, завидев людей, приучил свою домашнюю живность сам хозяин — ради потехи. Будь у него дети, он бы, может, в редкие свободные минуты

возился с ними. А так — куда время деть? Вот он и нашел себе забаву. Занятно было ему наблюдать, как тот или иной односельчанин, подходя к его хате, ищет палку, чтобы отогнать затаившегося в кустах барана, готового в любой момент броситься в атаку, или отбиться от собаки.

Водилось за Стефаном и еще одно чудачество. Он любил отмечать праздники — рождество ли, пасху, Первомай. Если Настя не припасала своей поллитровки, Стефан заставлял жену искать водчонку по деревне — у родни или у соседей. В обед они садились вдвоем с Настей за стол, выставляли печеное-вареное, и Стефан наполнял стаканы: себе наливал до краев, Насте, по ее просьбе, — не больше наперстка.

Хотя Стефан и был крепок телом, кряжист, а с пол-литра хмелел. Хмель же покладистого, спокойного мужика Стефана Бездетного преображал в Стефана-петуха. Такого же задиристого, небезопасного, как его темно-огненный кочет…

И Стефана тянуло на «подвиги».

Перво-наперво он шел к младшему брату Илье, проживавшему за шесть дворов от Стефана. Подходил к хате, снимал картуз, надевал его на здоровенный кулак и в одном из окон прямым ударом разбивал самую большую шибку.

Выскакивал разъяренный Илья, следом — испуганная жена, дети. Илья готов был поколотить брата, но каждый раз Ульяна дальновидно (это же позора сколько — братья передрались!) втаскивала Илью назад, в сени, а к Стефану пускала ребятишек. Те облепляли дядюшку со всех сторон, и он при виде детей милел, добрел, буйство его вмиг улетучивалось. Стефан виновато мял в руках картуз:

— Простите, племяши и племяшки… Вот вам угощение, — вытаскивал из кармана пиджака кулек подушечек.

Дети выхватывали конфеты, начинали делить их, а Стефан, наблюдая за ними, стоял и плакал.

Илья и Ульяна смотрели из окна, вздыхали:

— Бедный он… Детей бы ему Настя родила, тогда б не буянил.

Затем Стефан шел к старшему брату, к Максиму, и все почти точь-в-точь повторялось. Максим тоже не трогал брата, как и Илья, утихомиривал Стефана с помощью детей. Благо у того был припасен и второй кулек с подушечками, и Максимовы ребята даже были рады выходкам дяди.

Иногда Стефан порывался бить окна у других мужиков, но в чужих семьях с ним не церемонились: или связывали, или хорошенько поддавали, после чего он долго ходил с синяками да шишками.

Обычно же его буйства хватало на два двора. У Максима он и засыпал — в саду, на крыльце хаты, а то и на завалинке.

Назавтра Стефан (он был колхозный возчик горючего, ездил на станцию каждый день) привозил братьям новые шибки, сам вставлял их и вдобавок одаривал родню литром-другим столь нужного в хозяйстве керосина.

Стефан Бездетный жил на одном конце Ивановки, милиционер Долбиков — на другом. Мимо хаты Стефана

минимум дважды в день проезжал он по делам службы на конфискованном несколько лет назад у местного кулака велосипеде. Беспривязный Дурак, завидев милиционера, благоразумно заползал в конуру. Должно быть, почитал представителя власти.

А на яблочный спас в сороковом году Дурака, словно подменили.

В тот день поутру произошло следующее. Стефанов гусак, щипавший вместе со стадом траву на дороге, зашипел на проезжавшего Долбикова, и тот, резко вильнув рулем, хладнокровно переехал ему шею. Оглянулся милиционер — гусак лежит. Во избежание неприятностей сильнее нажал на педали.

Неужто пес-свидетель по-человечески расценил происшедшее?

Как бы там ни было, а Дурак и впрямь был неузнаваем. Иначе бы не произошло того, что случилось пополудни.

Заметив Долбикова метров за тридцать от своего двора, пес с лаем бросился навстречу велосипедисту. Долбиков чертыхнулся, когда Дурак чуть не вцепился в переднее колесо, притормозил. Пес попытался схватить Долбикова за ногу. Один раз милиционер подцепил Дурака ногой, и тот отлетел в сторону. Отлетел, но не унялся и еще больше озлился. Он наскочил на Долбикова сзади и успел схватить его за тот самый ненавистный сапог, которым только что больно ударили его.

Долбиков остановился. Оглядев правое голенище, выругался:

— Мать твою! Да он мог и ногу прокусить. — И, изловчившись, так поддал прокушенным сапогом нападавшего Дурака, что тот брякнулся на спину. — Сволочь!

И бросил велосипед наземь.

Затем он расстегнул кобуру и вытащил пистолет.

Пес не чуял беды и с еще большим остервенением кидался на Долбикова. Улучив самый удобный момент, милиционер выстрелил.

Дурак зашелся в пронзительном визге, упал и завертелся на спине.

— Конец, — удовлетворенно сказал Долбиков, засовывая оружие в кобуру.

Стефан только приготовился чокнуться с Настей, когда прогремел выстрел. Рука непроизвольно дернулась, и он поставил стакан рядом с тарелкой, наполненной темным гречишным медом.

— Что такое? — обеспокоился Стефан и встал из-за стола.

Настя кротко посмотрела на него.

— Поди, мальчишки кнутом хлопнули.

— На кнут не похоже.

Выскочил из хаты, спрыгнул с крыльца — и на улицу.

В десятке метров левее калитки, на проезжей части дороги Стефан сразу же заметил неподвижного пса. Подбежал, тронул — мертвый.

Свежий велосипедный след.

— Долбиков, гад! — скрипнул зубами. — Это и гусака он прикончил, а я думал — под чью телегу попал. Ну, погоди, ты мне поплатишься!

Он шел на другой конец деревни широким шагом. Почти бежал. Кто-то окликал его, кто-то поздоровался, но Стефан, ничего не замечал и не слышал. Он весь был подвластен одной цели: настичь Долбикова и… Дальше Стефан не знал, как поступит. Но уверен был в одном: покарает милиционера сурово, жестоко, беспощадно. Это же бесчеловечно — переехать гусака, застрелить собаку! Покусала, скажет? Но ведь раньше Дурак его не трогал! Значит, было за что покусать: дразнил или еще что сотворил.