Стеклянная река. Волшебные руки труда и науки
Шрифт:
У СТАРОГО МАСТЕРА
Многие гусевские хрустальщики утверждают, что являются потомками тех, кто еще в семнадцатом веке работал на первых стекольных заводах под Москвой, а затем перекочевал на фабрику Мальцева в Гусь-Хрустальный.
Они гордятся своей принадлежностью к роду потомственных стеклоделов. Да и, правду надо сказать, им есть чем гордиться. От дедов к отцам и от отцов к сыновьям переходило драгоценное умение выдувальщиков, граверов, художников.
Кое-кто из стариков еще работает на заводе.
С гордостью
Бокал украшен маленькой виньеткой, изображающей какое-то фантастическое чудовище с раскрытой пастью. Разъяренное, злое, оно беспомощно против лихого всадника с копьем в руке. Стройный конь тоже принимает участие в борьбе. Он копытами попирает чудовище. Глаза его горят. Грива распущена. Мимо этой вещи не пройдешь равнодушно — она приковывает внимание.
А дальше — работы самого мастера.
Вот ваза с изображением павлина. Гордая птица распустила свой хвост. Вокруг нее тропическая растительность — сочные листья, упругие плотные стебли.
На другом сосуде — таинственный подводный мир с водорослями и рыбками. Много посуды, изукрашенной узорами, взятыми у самой природы. Листья папоротника, земляники соперничают по своей красоте с прозрачным морозным рисунком.
Здесь, в музее, собрано все лучшее, что выполнено мастерами за двести лет существования завода. И все настолько красиво, что трудно словами рассказать о воздушности, блеске, звонкости и разнообразии форм этих чудесных вещей.
Многие из них побывали на выставках в Париже, Вене, Чикаго.
Сотни людей собирались около прохладных прозрачных ваз, словно выточенных изо льда. Любовались диковинными люстрами с звенящими подвесками. Рассматривали кубки, рюмки, блюда и бокалы, изрезанные глубокими гранями, смело пересекающими друг друга.
Старый мастер работает в небольшой комнате. Стол, на нем станок с вращающимся медным кругом, похожим на колесико, чистая тряпка — вот и все оборудование....
Он берет стакан и, склонившись над медным кругом, начинает по нему водить стаканом. Это все равно, как если бы мы рисовали, двигая не карандашом по бумаге, а, наоборот, бумагой по карандашу.
Вряд ли бы у нас получился сколько-нибудь интересный рисунок.
А у него получается! Вот появилась розочка, за ней лепесток, веточка, еще одна розочка... И вот уже весь стакан украшен матовым венчиком из цветов...
Взглянешь — как будто бы совсем просто... Мастер работает без напряжения. Минутами отрывает взгляд от колесика, улыбается собеседнику, шутит.
Но эта простота далась многими годами упорного труда, большой долгой учебой у старых, заслуженных мастеров.
АЛМАЗНЫЙ ЦЕХ
Так называют на хрустальном заводе большой зал с множеством станков, где работает целая армия молодых резчиков по стеклу.
Круги этих станков корундовые.
Большие и маленькие, они беспрерывно вращаются и жужжат, жужжат, будто цех наполнен множеством пчел.
Часами могла я стоять
Стоишь и не дышишь! Кажется, вот-вот стекло прорежется насквозь.
Но нет! Какое-то чутье подсказывает мастеру, когда надо остановиться.
Одна за другой возникают бороздочки на стекле. Одни из них тоньше, другие шире; одни обвивают весь сосуд, другие нанесены легкими штрихами.
Над вращающимся кругом зажжена яркая лампочка. Она освещает юное лицо работающего, напряженно сжатые губы, сдвинутые брови. Руки бережно держат стеклянный стакан, рюмку, вазу или кувшин.
Много раз я видела это. И никогда мне не надоедало смотреть! Да и как надоест, если на твоих глазах безжизненная гладь стекла вдруг оживает! Из хаоса борозд, штрихов возникает рисунок, тонкий, веселый, похожий то на легкую паутинку, то на восточные замысловатые арабески, то на льдистые узоры. А переведи глаза с сосуда на лицо резчика — и увидишь, какая радость светится в его глазах из-под насупленных бровей.
И хотя грани, нанесенные резчиком, еще мутные, матовые, но он-то знает: скоро они засверкают, как лучшие алмазы. Не зря зовут этих молодых людей мастерами алмазной грани, а весь цех — алмазным.
Но чтобы уловить момент, когда мутные матово-белые бороздочки заиграют, засветятся, отражая в себе солнечные лучи и бесчисленное множество раз преломляя их, надо спуститься в травильное отделение вслед за стеклянной посудой, которую туда уносят.
...Под вытяжным колпаком расположены две ванны. В одной — смесь серной и плавиковой кислоты, в другой — вода.
Мастер-травильщик одет в высокие резиновые сапоги, резиновый фартук и большие резиновые перчатки.
Он перекладывает принесенную ему посуду в плетеные металлические корзинки и начинает их «купать», попеременно окуная то в воду, то в смесь кислот. Но пятнадцать-двадцать раз проделывает он это с одной и той же корзинкой.
Нелегкая у него работа!
Но вот травление закончено.
Посуда в плетеных корзинках освежается струей воды, бегущей из крана. А затем, чистая, сверкающая алмазными гранями, бережно расставляется на столе контролера.
Кажется, ничего не может быть прозрачнее и прекраснее этих изящных рюмок, ваз, тонких стаканов.
Но контролер придирчиво разглядывает их на свет. И... находит изъяны. Там грань на вазе плохо протравилась. В другом месте пятнышко жира попало на прозрачную стенку и стекло мутновато...
Я долго смотрю на все эти стаканы, рюмки, розетки, высокие вазы и резные кувшины и думаю о том, как много труда вложено в каждое это изделие.
Оно перебывало в десятках рук! Стоя у раскаленных печей, его выдували стеклодувы, постепенно охлаждали в особых печах, огранивали на жужжащих корундовых кругах. Наконец, над ним трудился мастер-травильщик.