Стена
Шрифт:
— И в связи с этим?
— И в связи с этим... — Я начал подробно рассказывать обо всем, что случилось со мной сегодня, но доктор недовольным тоном перебил меня:
— Вы так непоследовательно излагаете, что я ничего понять не могу. Лучше я буду задавать вопросы, а вы — по порядку отвечать на них. Итак. Жар?
— Нету.
— Хм. Жара как будто нет. Так и запишите. Кашель?
— Нету.
— Нету. Так и запишите. Головная боль?
— Нету.
— Нету. Так и запишите. Живот болит?
— Нет, не болит.
— Хм. Не болит. Не забудьте и это записать. Ну а как аппетит?
—
— Не особенно хороший! Это очень важно. Записали? И это всё?
— Нет, честно говоря...
— Короче.
— Так вот, одним словом, в груди что-то странное.
— Удивительно. — Доктор склонил набок голову и глубоко задумался.
— Я бы хотел, чтобы вы меня осмотрели...
— Да, разумеется, так и сделаем. Другого способа нет.
Доктор, сидя на стуле, суетливо перебирая ногами и производя массу лишних телодвижений, вынул из кармана стетоскоп и, упершись указательным пальцем правой руки мне в грудь, стал водить им из стороны в сторону. Я поспешно стянул рубашку. Большим пальцем левой руки он прижал стетоскоп к моей груди. Между бровями доктора, сердито уставившегося на стетоскоп, пролегли резкие морщины. Они все больше углублялись. Глаза превратились в узкие щелочки, и он, поспешно отдернув руку со стетоскопом, откашлялся и заявил с раздражением:
— Никаких отклонений не обнаружено.
Рыбий Глаз спросил:
— Отклонений нет?
— Нет, никаких отклонений не обнаружено. Запишите именно так, как я сказал.
После этого доктор положил левую руку мне на грудь и стал выстукивать. Стукнув первый раз, он наклонил голову. Потом после каждого удара крутил головой из стороны в сторону. Кажется, он тоже удивлялся звуку, будто грудная клетка была пустой.
— Все же трудно утверждать, что никаких отклонений не обнаружено.
— Сэнсэй [4] , может быть, измерим манометром давление в грудной клетке? — сказал Рыбий Глаз.
— Что такое? — вылупил глаза доктор, но тут же тихо ответил: — Вы правы, давайте попробуем.
Они вдвоем с трудом отыскали на полке запыленный манометр. Рыбий Глаз сдул с него пыль, отчего доктор закашлялся. На длинной резиновой трубке к манометру была присоединена чуть ли не десятисантиметровая игла для инъекций. Рыбий Глаз протер мне спиртом грудь. Колени у меня дрожали. Доктор с силой воткнул в грудь иглу.
4
Сэнсэй — вежливое обращение к уважаемому человеку.
Ртутный столбик резко пошел вниз.
— Сто тридцать, — объявил Рыбий Глаз, глядя на показания прибора.
— Ужасно, давление ниже атмосферного! — простонал доктор.
— Я с самого утра ощущаю, что в груди у меня пустота, — пояснил я.
— С самого утра, говорите? Почему же вы сразу не сказали об этом?
Доктор казался ужасно рассерженным. А я, также ужасно смущенный, не в силах был ничего ответить.
— Вы обязаны были с самого начала сказать мне об этом, — проворчал доктор и, надев на голову рефлектор, стал внимательно
— О-о, — сказал он, продолжая осмотр теперь уже через увеличительное стекло. — В вашей грудной клетке действительно пустота. — И, не меняя позы, обратился к Рыбьему Глазу: — Образовалась пустота, огромная каверна... Нет, я ошибся. Виден какой-то пейзаж. Нечто, напоминающее обширную песчаную пустыню! Нет-нет, писать не нужно. Мы, врачи, не можем допустить существования фактов, противоречащих науке. Дурацкое положение. Пренебрегать духом реализма — значит нарушить общественный порядок. Это можете не записывать.
— Возможно, имеет смысл сделать рентгеноскопию?
— Блестящая идея. Пойдемте.
В рентгеновском кабинете горела красная лампа.
— Обнажите грудь, прижмитесь к стеклу и вдохните...
Щелкнул выключатель, лампа погасла, стало совершенно темно. Трансформатор застрекотал, как сверчок.
— Ой-ой... — раздался голос доктора.
— Ай-яй!.. — завопил Рыбий Глаз.
— Трудно утверждать, что никаких отклонений не обнаружено, — сказал доктор.
— Вы совершенно правы, — ответил Рыбий Глаз. — Этот пейзаж кажется мне знакомым...
— Мне тоже, — сказал доктор, понизив голос.
— О-о, вспомнил! — воскликнул Рыбий Глаз, ударив в ладоши. — Это пейзаж... да-да, я не ошибаюсь, из иллюстрированного журнала, который лежит в приемной.
— Это противоречит науке! Но каким же образом?..
— Я вот что думаю: поскольку из-за какой-то случайности давление в грудной клетке так резко упало, пейзаж оказался поглощенным — такого не могло произойти?
— Послушайте! — закричал доктор, хватая меня за руку. — У вас-то у самого есть по этому поводу какие-нибудь соображения?
Я понял, что попал в безвыходное положение, и, махнув на всё рукой, ответил:
— Очень виноват перед вами. Я как раз собирался просить у вас прощения. Все было именно так. Никакого злого умысла у меня не было, но пока я рассматривал пейзаж, он вдруг исчез. Значит, и в самом деле поглотил. Но непреднамеренно...
— Непреднамеренно... Хм, возможно. Хорошо еще, что дело ограничилось всего лишь фотографией, а вдруг таким же манером вы начнете поглощать все, что вам приглянется, — представляете, к каким это приведет серьезным неприятностям?
Доктор включил красную лампу, а Рыбий Глаз, кипя злобой, вплотную подступил ко мне. Но доктор, уже совсем другим тоном, стал нерешительно увещевать его:
— Оставьте, оставьте! Больного иногда приходится и укорять, ничего не поделаешь. Мы должны постараться, чтобы никто не пронюхал, что здесь произошло. Уважаемый номер пятнадцатый достоин сожаления, но, хочет он того или нет, чтобы и у нас не возникли неприятности, необходимо побыстрее избавиться от него.
Они вдвоем подскочили ко мне, крепко взяли под руки, подтащили к окну и с силой толкнули в спину. Я полетел головой вниз на бетонированную дорожку — от боли и ослепительного света по щекам потекли слезы. Рыбий Глаз выкинул мой пиджак и с треском захлопнул окно. Я стряхнул с пиджака пыль и поднялся на ноги; ощущение пустоты еще усилилось, тоска превратила окружающий меня пейзаж в блеклый и невыразительный.