Стена
Шрифт:
— И давно пора! — вмешался еще один польский десятник, единственный, кто не снял жупан и даже умудрился ничем не заляпать небесно-голубое сукно. — Московия — дикая страна, населенная варварами. Огромная земля пропадает! Мы возьмем ее, и Речь Посполитая станет самой большой страной в мире!
К этому разговору внимательно прислушивался человек, недавно вошедший в зал и с трудом нашедший себе свободное место подальше от яркого света.
Это был Григорий, несколько дней назад спасавшийся бегством из Кельна и теперь спешивший вернуться в Россию — отчитаться в Приказе о поездке с Артуром Роквелем. От Орши, куда он попал уже в сумерках, до русской границы оставалось всего ничего, и он решил весело попрощаться
Григорий иронизировал про себя — привык разговаривать сам с собой за время путешествия. На самом деле по мере приближения к границе его сначала смущало, а потом начало пугать обилие в городах и на дорогах вооруженного сброда самого разного достоинства. Воинских людей становилось все больше, а Орша ими так прямо кишела. Григорий уже знал, что польский король с весны вроде собирает армию, что война будет с Россией, а вот выяснить — когда точно, все никак не получалось.
Мысль о том, что надо бы поспешить, вдруг в Москве еще не знают о готовящемся нападении, появилась и пропала: не может быть, чтобы не знали. Сигизмунд III собирает войско так долго, с таким шумом и размахом, что вести об этом наверняка уже распространились повсеместно. И в Смоленске, и в Москве, конечно, знали. Это он подоторвался за границей… Но вот вернуться со свежими данными, с точным днем выступления этой разномастной армии — возможно, было бы ценно.
Устроившись неприметно в углу и заказав графинчик вина с самой простой закуской, Григорий уткнулся в стакан и навострил уши: меж пьяных выкриков королевских новобранцев дата вполне могла проскользнуть.
— Пан скучает?
Нежный голосок позвучал над самым ухом Григория, и ему на колени игриво легла ножка в атласном чулке и башмачке с красной пряжкой, ловко просунувшись под столом. От неожиданности путник вздрогнул, однако, подняв голову, улыбнулся.
Вплотную к нему сидела очаровательная девушка лет пятнадцати-шестнадцати, не старше, в пунцовом платье с наполовину расшнурованным корсажем, в ямке меж двух полушарий дрожала капелька пота, сбегая по шнурку на агатовый крестик.
— Почему пан так смотрит? — слегка подведенные сурьмой округлые брови девушки поднялись. — Я не нравлюсь пану?
— Почему же? — Григорий разом стряхнул с себя смущение. — Очень даже нравишься. Как тебя зовут?
— Крыся, — она улыбнулась, показав ровные белые зубы. — О, так пан, вижу, приезжий! Вы не поляк?
— Нет. Я русский. Хочешь вина?
Девушка захлопала в ладоши и рассмеялась.
— Ах, какой пан щедрый! И какой красивый… Не думала, что русские бывают такие красивые!
— А ты разве раньше видела русских? — без обиды, но с насмешкой спросил Колдырев.
Крыся лишь мотнула головой, поднося бокал к губам.
— Ну вот, не видела. А говоришь… Пей, пей, я еще налью.
Крыся придвинулась еще ближе, и как только Григорий обвил рукой ее затянутую в корсет талию, склонила завитую головку к нему на плечо.
— Тебя здесь нет… — Григорий кивнул на картины.
— Я новенькая. А тут нарисованы какие-то одни старухи.
И она прильнула к его уху своими пухлыми губками.
— Пан живет в Москве? Я знаю, все русские живут в Москве!
— Нет, — усмехнулся Григорий, — не все. Я вот родился и долго жил под Смоленском.
— Под чем, под чем? — круглые бровки полезли кверху.
— Смоленском. Никогда не слыхала?
— Нет. Как, говорите, это место называется?
Григорий рассмеялся:
— Да отсюда до Смоленска рукой подать! Отчего же ты не знаешь, как называется город по соседству?
— Я не отсюда родом, — почему-то
25
Де-юре Варшава стала столицей спустя почти столетие, но король Сигизмунд перенес в нее свою резиденцию в 1596 г., так что де-факто в то время Варшава уже являлась столицей Польши.
— Да нет же! Не так… Погоди-ка, я тебе сейчас напишу.
Колдырев поднял с пола свою сумку, порылся в ней. Попалась тугая трубка свитка. Откуда он здесь? А! Да это же письмо несчастного Артура Роквеля своему московскому другу. Совсем о нем позабыл…
Он вытащил свиток, поискал глазами, чем здесь можно писать. Чернильниц и песочниц [26] в таких заведениях явно не держат. Зато на столе лежит большой деревянный гребень. Какая-то красотка вытащила его из своей прически да и потеряла. Недолго думая, молодой человек отломил один из длинных зубцов гребня, опалил его кончик в пламени свечи и аккуратно (за почерк его в Посольском приказе всегда хвалили) начертал на свитке латинскими буквами: «SMOLENSK».
26
В описываемое время чернила сохли медленно да еще и расползались на бумаге, поэтому написанное обычно присыпали мелким песком из специальных песочниц. Когда песок высыхал, его стряхивали — вместе с впитавшимися в него лишними чернилами.
— Смо-леньск… — по складам прочитала Крыся. — Смоль-еньск!
— Это мой город родной, — кивнул Григорий. — Москва, конечно, и больше, и богаче, но для меня Смоленск — самый светлый град. Хоть и происходит его название от черной кипящей смолы.
— Ой, какое страшное название! — надула губки Крыся. — Разве можно так называть город?!
Григорий на мгновенье смешался. А и в самом-то деле: «смола» на польском — это же пекло, Ад! Увлекшись, он так и сказал: pieklo. Бот интересно, как-то раньше и не задумывался… Но не смог отказать себе в удовольствии блеснуть пред девушкой познаниями:
— Нет, барышня. Смоленск — он отчего так называется? Что стоит на реке, по которой купцы из всяких стран товары возят. В нем в старые времена купцы эти лодки свои чинили, конопатили и смолили, а жители местные им смолу продавали. Оттуда и пошло. И вообще, Смоленск — самый древний город на Руси. Даже Москва его моложе!
— Что ты несешь, бродяга? — неожиданно вмешался здоровенный усатый десятник, тот самый, на коленях у которого сидела пышногрудая Каролинка. — Какой такой на Руси? Смоленск — исконно польский город!
Колдырев обернулся к поляку, оглядел его с ног до головы, словно не слышав оскорбления, и спросил проникновенно, вполголоса:
— Если Смоленск — польский город, пан десятник, то отчего же в нем никто не говорит по-польски? А оттого — что всегда он был русским, от основания, испокон веков, еще от Киевских русских князей! Польша его полонила, да ненадолго, уж сто лет прошло как Россия его себе вернула. Вам бы историю знать получше, да, как я понимаю, вы ей не особо обучались.
— Что-о?! — лицо десятника побагровело, отчего усы на нем показались совершенно белыми. На них уже стали оборачиваться: кто тут исходит злобой вместо того, чтобы пить и веселиться? — Это я не обучался истории?! Да благородному шляхтичу незачем обучаться, он все знает от самого рождения, по крови! А ты что тут мелешь, лапотник! Москальский выкормыш!