Стендинг или правила приличия по Берюрье
Шрифт:
Берю вне себя и даже больше.
— А откуда же мне знать, моя цыпочка! Усатый монолог, да? А потом чокнутая молочница и пацан в лифте, как вчера вечером? Я же заметил, что вам это страшно нравилось!
Бедная женщина чуть было не упала в обморок. Она испускает негодующие «Ох!» и «Ах!»
— Месье! — возмущенно голосит она. — Месье, это уж слишком!
Он по-дружески шлепает ее по бедру.
— Без паники, моя графиня, перед Сан-А у меня нет тайн; он знает своего Берю и, конечно, догадывается, что я хожу сюда не для того, чтобы переливать из пустого в порожнее!
И пока она не пришла в себя, продолжает.
— Не считая наслаждения, которое я вам доставляю, что еще я могу сделать для вашего удовольствия, моя распрекрасная?
Она делает глубокий вздох, чтобы овладеть собой.
— Не могли
— С радостью и удовольствием, — с поспешностью говорит Толстяк.
Перед тем, как выйти из комнаты, он заявляет, качая головой:
— Я не имею права давать вам советы, но вам следовало бы подыскать другого прислужника. Ваш Фелиций — инвалид от половой щетки, и, как таковой, имеет право отныне на войлочные комнатные тапочки и на настой из цветов липы и мяты. На днях вы его обнаружите на коврике у входной двери, покрытого плесенью.
Он произносит эту блестящую тираду и удаляется. Я остался один с дамой его туманных мыслей.
— Какой феномен! — улыбается она.
— Мадам, — заверяю я, — вы взяли на себя благородную и великую миссию, пытаясь воспитать этакого людоеда.
Уважаемая графиня разочарованно надувает губки.
— Только смогу ли я это сделать? — вздыхает она. — Мальчик не лишен некоторого здравого смысла, но по всему видно, что он провел свою жизнь в свинарнике.
— Он провел большую часть жизни в полиции, — вступаюсь я за него. —Извините за откровенность, мадам, но судя по его некоторым обмолвкам, я сделал вывод, что вы проявляете к нему определенный интерес?
Она порозовела, ее ясный взгляд какое-то мгновение кажется смущенным.
— Он меня развлекает. Это добродушный большой пес, которого интересно было бы выдрессировать. Поймите меня, господин комиссар, я так одинока.
Она испускает вздох и кидает на меня многозначительный взгляд, который так пространно говорит о ее огорчениях и ее желаниях, что на память сразу приходит Транссибирская магистраль. Если бы я не был таким надежным другом, и, особенно, если бы я испытывал к даме определенные чувства, то стоило мне только протянуть руку, и я бы обслужил себя без всякого труда.
— Он хороший полицейский? — спрашивает она.
— Самый толковый во всей французской полиции, после вашего покорного слуги, мадам. Конечно, Берюрье — это не Шерлок Холмс, не Мегрэ, но он, как вы только что сказали, добрый пес, наделенный хорошим нюхом и храбростью. Исходя из сказанного выше, я сомневаюсь, что вы сделаете из него джентльмена, и я спрашиваю себя, а не будет ли это трагедией для него, если вам вдруг удастся добиться этого!
Мысль о жеманном и манерном Берю веселит меня. Какая метаморфоза! Графиня вполне заслужила бы чистокровную награду за услуги, оказанные правилами приличия! Может быть, даже Орден Почетного легиона? Правда, в наше время она, кажется, впала в немилость, эта муаровая лента через плечо. Сейчас на смену ему пришел орден За заслуги перед нацией. Но и здесь, поверьте мне, надо иметь очень мохнатую лапу, чтобы… не получить его! Вы можете рассчитывать, если у вас есть знакомый, какая-нибудь шишка, на худой конец, какой-нибудь депутат парламента. Иногда вы получаете отсрочку. Угроза на время отодвигается. Вас стараются отдалить от кучки избранных. Но это остается латентным. Эндемическим! Если вы будете сохранять спокойствие, бах! И вы уже с голубой лентой, похожей по цвету на ленту Нормандского креста. Но часто вас награждают совершенно неожиданно.
Возьмите, например, Жака Анкетиля. Его сделали кавалером Ордена на одном из этапов «Тур де Франс». Он крутил себе педали, ни о чем не думая, как вдруг его нагоняет мотоциклист и сообщает ему новость: «Ты награжден орденом „За заслуги“, Жак». Что он мог сделать в свое оправдание, наш несчастный чемпион, сидя верхом на своем велике, а? Заметьте, что это не помешало ему выиграть гонку. Только после этого у него стал не тот моральный дух, и он был вынужден бросить велоспорт!
Но ведь при этом находятся любители, особенно коллекционеры медалей, которые просто лопаются от счастья, когда цепляют себе на живот очередную медальку. Вы знаете? Я имею в виду тех, кто одевается в бронзу и ленты во время парадов. Когда они проходят чеканным шагом, то раздается «дзинь-дзинь» (колокольчики русской тройки
И после этого находятся типы, которые всячески поносят черных! Мне стыдно! Я не побоюсь этого слова: стыдно под самую завязку, от подвала до самого чердака, сыны мои! Среди тех, кто меня читает, есть люди, которые в один прекрасный день станут во главе страны — это же арифметика. Так вот, нужно сделать так, чтобы те, о ком идет речь, не забывали о восстановлении достоинства человека путем упразднения культа резни и тех, кого режут. А чтобы они не забыли, пусть завяжут на своих носовых платках узелки на память. И когда наступит этот прекрасный день, они вспомнят о словах их друга Сан-А, который в это время будет больше походить на персонажей картин Ж.Буфета, чем на Луче Тукру. И если у них будет то, что, я надеюсь, будет там, где я думаю, а то, что я думаю, там, где я надеюсь, то они во всеуслышание объявят, что с танцем скальпа покончено раз и навсегда. По отношению к героям не нужно скупиться на забвение, они его заслуживают сверх меры! Время от времени минута молчания — это мелочно и смехотворно. Они имеют право на полное молчание, это утверждаю я, Сан-А. И пока бомбочка еще не задула пламя огня, нужно сделать от него ответвление в какую-нибудь экономически слабую страну. Обещаете? Может быть, я шокирую, но мне необходимо высказаться. Имею я право или нет? Если да, то я им воспользуюсь. Если нет, то я найду на озере Нешатель в Швейцарии необитаемый остров Нью-Фаундленд и буду жить на нем Робинзоном. Найдутся люди со слегка сдвинутой психикой, которые скажут: «Сан-А — анархист». Но это неправда. Я просто объективный человек. Очень выдержанный. Очень трезвомыслящий. Может быть, даже излишне, нет?
Во всяком случае я не виноват, что у меня нормально крутятся шарики? Когда кровь красная, я говорю, что она красная. А когда она розовая с продресью, я говорю, что она розовая с продресью, только и всего. Это что криминал? Может быть, мне следовало поступить так, как делают другие: надеть очки с голубыми стеклами и во все горло орать, что все вокруг окрашено в лазурный цвет и еще в голубой, как небо в ясную погоду? Да, мне следовало бы поступить именно так. Философия домашнего халата — это хорошо, это выгодно: только от такой философии пропадает желание смотреть на себя в зеркало. А мужчина, который избегает смотреть на себя, это — уже не мужчина, поверьте мне!
В течение некоторого времени мадам Труссаль де Труссо и я слышим, как в соседней комнате, кто-то с треском разламывает доски. Поскольку мы знаем, что наш Малыш растапливает огонь в камине, то, вполне естественно, не придаем этому особого значения. Как вдруг, на всех парах вбегает лакей с видом человека, которого опередили события.
На пергаменте его лица видны свежие трещины. Он что-то бормочет, а его выпирающий кадык ходит вверх-вниз, как живот старого священника, работающего капелланом в родильном доме.
— Госпожа графиня, я думаю, что требуется вмешательство мадам графини.
Он указывает своим щучьим подбородком на соседнюю комнату, где свирепствует Толстяк. Мы устремляемся туда. Я бегу позади дамы, что дает мне неповторимый случай лицезреть вальсирующие полусферы ее седалища. И мне сдается, что, говоря между нами и между прочим, Его Высочеству Берю Первому скучать с ней не приходится. Трапезная Труссаль де Труссо имеет внушительные размеры. Одну из стен занимает монументальный камин. И кого же мы видим перед этим очагом? Иес, конечно же, Берю. Но это не тот Берю, которого я знаю. Этот Берю — вандал, этот Берю — святотатец, доламывающий ударами своей ножищи кабинет эпохи Ренессанса. Изящные выдвижные ящички кабинета, инкрустированные перламутром, уже весело потрескивают в камине.