Стены слушают
Шрифт:
– Мои четки, – проговорила Консуэла. Пивная бутылка выпала из ее рук и, не разбившись, покатилась по деревянному полу. – Я должна найти мои четки. Чулан – быть может, я их оставила в чулане. Надо пойти отыскать. Мои четки... Святая Мария, благодатная...
Руперт и Додд ожидали в спальне.
– С одной стороны дьявол, с другой – заблуждение, – заговорил Руперт. – Я попал в ловушку. Ничего не оставалось, как пережидать, спрятав Эми, пока она не будет в состоянии ясно рассуждать, видеть разницу между тем, что действительно было, и тем, что придумала Консуэла. Мне пришлось прятать ее не только от полиции, но и от ее семьи, да и вообще от всякого, кому ей захотелось бы "признаться". Я не мог пойти на риск, на то, что кто-то поверит в ее признание. Иногда я сам почти верил, – так искренне и так правдоподобно это звучало. Но я знал мою жену и знал, что она не способна к насилию против кого угодно. С вранья Консуэлы все и заварилось. А тут еще Эми, ее сознание собственной никудышности. Она всю жизнь страдала от не имеющей названия вины. Консуэла подбросила этой вине имя – убийство. И Эми имя приняла; ведь порой легче выбрать что-то одно определенное, пусть даже отвратительное, чем жить дальше с грузом невнятных и непреодолимых страхов. Была и другая причина. Эми все больше ловила себя на враждебности к Уильме и возмущалась ее властным превосходством. Мало-помалу это перевоплотилось в чувство вины. Кроме того, не забудьте, что Эми напилась и, следовательно, не могла помнить факты, которые противоречат фальшивой версии Консуэлы.
– Вы утверждаете, что версия фальшива, – перебил Додд. – А вы уверены в этом?
– Если б я не был уверен, разве я признался бы вам и сдался на вашу милость? Разве я притащил бы сюда вас и Эми, втянул бы во все это мисс Бартон, ломая множество законов? Поверьте мне, мистер Додд. Я уверен. Это Эми не уверена. Вот отчего мы все здесь сегодня. Мы не можем позволить ей провести остаток жизни в уверенности, что она убила свою лучшую подругу. Она не убивала, я знаю это, знал с самого начала.
– Почему же вы сразу решительно и быстро не устранили Консуэлу?
– Не мог. Когда я добрался до госпиталя, где лежала Эми, вред был уже нанесен. Эми считала себя виновной, а Консуэла упорствовала в своих показаниях. Если б можно было просто поладить с одной Консуэлой, не возникло бы никаких проблем. Но ведь имелась еще сама Эми. А у меня не было никаких доказательств, разве что я знаю характер моей жены. Помните к тому же, мы находились в чужой стране. Я совершенно не знал полицейской процедуры, того, что власти могут причинить Эми, если поверят ее признанию.
Когда Руперт замолчал, чтобы передохнуть, Додд расслышал разговор двух женщин в соседней комнате. Голос Эми звучал мягко, нервно, голос мисс Бартон – отрывисто и уверенно, словно, надев платье Уильмы, она переняла что-то из ее кривляний. Декорации были поставлены, но главный персонаж еще не появлялся.
"Серебряная шкатулка довершит замысел, – подумал Руперт. – Она вернется, чтобы проверить рассказ Эмилио о двух американках".
– У меня не было выбора, – продолжал Руперт, – как только сдаться на требования Консуэлы и протянуть время. Я обсудил это с Эми, и она согласилась скрыться из виду на какое-то время. Мы вышли из самолета в Лос-Анджелесе, и я поместил ее в санаторий для выздоравливающих под другим именем и даже не оставил ей одежды, по которой ее могли опознать.
– Вот почему вы дали багажу уехать в Сан-Франциско?
– Багажу и Консуэле, – мрачно заметил Руперт. – Она сидела через проход от нас. Я сумел добыть официальные документы, притворившись, будто нанял ее для ухода за женой.
– Миссис Келлог не возражала, чтобы побыть в санатории?
– Напротив, была очень послушна. Верила мне и понимала, что я стараюсь помочь. Я был убежден, что бы она ни рассказывала в санатории, никто ей не поверит. Как выяснилось, она хранила свои секреты и выполняла мои приказы: дала мне доверенность перед нашим отъездом из Мехико-Сити, написала под мою диктовку письма, чтобы предупредить подозрения со стороны ее брата Джилла. Я наладил с ее поверенным посылку писем: одно следовало отправить с почтовой маркой Нью-Йорка. Но Джилла мы не посвящали. Я не догадывался, как сильны его подозрения или до какой степени велика его неприязнь ко мне.
Когда я это понял благодаря Хелене, я растерялся и стал делать ошибки. Серьезные ошибки. Например, оставил в кухне поводок Мака и дал Герде Ландквист возможность поймать меня на ложном телефонном разговоре. Казалось, с каждой новой ошибкой следующую было легче совершить. Я так беспокоился о жене, что потерял ясность. Уверял себя – со временем Эми придет в себя. Это было чересчур оптимистично: одно время тут не поможет, требовалось что-то посильней. Но я не мог даже поехать в Лос-Анджелес повидаться, уговорить ее. Сидел, как в ловушке, в Сан-Франциско с вами и Джиллом Брандоном у меня на хвосте. Как ни парадоксально, сама Консуэла толкнула меня на решительный шаг.
Они встретились, как договорились, в последнем ряду лож кинематографа на Маркет-стрит. Руперт пришел первым и ждал ее. Она так неумеренно надушилась, что раньше, чем увидеть или услышать ее, он почуял запах, пока она поднималась по ступеням, покрытым ковром.
Здесь не было места для обмена вежливостями, даже если б она имела понятие о вежливости или ценила ее. Она заявила прямиком:
– Мне нужны еще деньги.
– У меня их нет.
– Достаньте.
– Сколько?
– О, порядочно. Ведь нас теперь двое.
– Двое?
– Джо и я. Мы вчера поженились. Я всегда мечтала о замужестве.
– Бога ради, – взмолился Руперт, – зачем вмешивать сюда О'Доннела?
– Я никого не вмешивала. Просто написала ему, потому что чувствовала себя одинокой. Вам не понять, каково это быть без друзей, видеть только людей, которые желают твоей смерти. Вот я и послала Джо письмо о том, как мне повезло, о моих хорошеньких платьях и драгоценностях, о том, что мои новые волосы светлее даже его волос. По-моему, это вызвало его зависть. Во всяком случае, он занял денег и приехал автобусом. Увидев его опять, я подумала, что, раз уж он здесь, почему бы нам не пожениться и не получить благословения церкви. Таким образом, нас теперь стало двое.
– Которых я должен содержать?
– Не вы, а ваша жена. Вы ничего постыдного не сделали. Чего ради вам платить? Платить должна миссис Келлог.
– Это шантаж.
– Меня слова не заботят – только деньги.
– Надо думать, вы все рассказали О'Доннелу?
– Мы теперь муж и жена, – добродетельно заявила Консуэла. – Жена должна полностью доверять мужу.
– Проклятая идиотка!
Сидя рядом, Руперт почувствовал, как она напряглась:
– Не такая уж идиотка, как вам кажется.
– Вы представляете себе, как наказывается шантаж?
– Я представляю себе, что вы не можете пойти в полицию и пожаловаться на меня. Потому что, если пойдете, им придется допрашивать миссис Келлог, а она признает себя виновной.
– Вот где у вас ошибка, – поспешил Руперт. – Моя жена больше не верит в ваши россказни о гибели миссис Виат. Она вспомнила правду.
– Ну и скверный же из вас получился лгун. Я всегда отличу плохого лгуна от хорошего. Сама-то я лгу великолепно.
– Да уж, это мне хорошо известно.