Степан Буков
Шрифт:
– Тихо, - шепотом приказал Буков.
– Тихо.
– И сжал рукой плечо Кондратюка. Но тот присел, стал шарить в темноте, очевидно в поисках оружия, положенного поверх резиновой спецовки.
Буков шел, держа автомат вертикально, чтобы не задеть за стену и скрежещущим звуком о камень не выдать себя. Шел медленно, чтобы не хлюпала вода под ногами и чтобы не поскользнуться на склизком днище стока.
Но вот светящейся дугой сверкнул фонарь, брошенный в глубь магистрального туннеля, и почти мгновенно после падения фонаря звонко, словно из крупнокалиберного пулемета, прозвучали пистолетные
Буков бил из автомата, оглушаемый мощными звуками, такими, какие издает только противотанковое ружье. И вдруг увидел, как на середину канала в рост выскочил Лунников, широко простирая руки, будто ловя в воздухе что-то, и тут же - мгновенная вспышка ослепительно взорвавшегося пламени, так же мгновенно погасшая.
Толчком взрыва фаустпатрона Букова свалило, но он поднялся, продолжая бить из автомата.
Темноту снова прочертил брошенный фонарь, и Буков уже прицельно ударил по тем, кто убегал. Рядом четко звучал автомат Должикова. И после того как и вторая обойма была израсходована, заложив новую, Буков оттолкнул Должикова в боковой проход, а сам, светя фонарем и держа автомат, пошел по туннелю. Двое лежали лицом вниз. Он ногой поворачивал им головы, чтобы убедиться в том, что они мертвы.
Других не трогал, только фонарем осветил.
Потом он вернулся к Должикову, спросил:
– Ну, что у вас тут было?
Должиков сказал:
– Мы их осветили, они стали стрелять, мы по ним, тогда один из них присел и нацелился фаустпатроном, но не в нас, а туда, где газовые баллоны. Тогда Лунников выскочил на середину туннеля и даже руки раскинул, чтоб места больше собой занять. Он догадался, а я не догадался. Он всех спас, а я только стрелял...
Буков направил свет фонаря на Лунникова и тут же погасил фонарь.
Буков видел тела танкистов в сгоревших танках. Так вот так же выглядел Лунников, как эти танкисты.
– Отнесем, - сказал Буков.
Тело Лунникова было горячее, и они несли его. Кондратюк стоял посередине туннеля, потерянно озираясь по сторонам.
– Ты что?
– спросил его Буков.
Кондратюк вздрогнул, кивнул на баллоны!
– Да вот, испугался.
Буков хотел ответить Кондратюку, что Лунников тоже вот испугался, как бы баллоны не взорвались, только за других испугался, не за себя, а это не всякому дано. И вдруг почувствовал, что произносить слова ему трудно, не почему-нибудь, а из-за внезапно охватившей слабости. Что-то теплое текло по животу, ногам. Ему казалось: он растворяется, тает и мрак туннеля всасывает его. Сопротивляясь этому, он засунул ладонь под гимнастерку и, прижимая ее к мягкому углублению в ране, сказал... Нет, он только хотел сказать что-то ободряющее, начальственное. И не смог. Лег, скорчился и пробормотал совсем не то, что хотел:
– Лунникову... увольнительную на весь день. Пусть... ничего. Под мою ответственность...
– И жалобно, беспамятно повторил: - Под мою... понятно!
VIII
Теперь в госпитале военнослужащий с нормальным боевым ранением считался редкостью.
Букова оперировал хирург, который среди военврачей почитался маршалом. Плечистый, почти квадратный, с сивой лохматой шевелюрой и простецким носом картошкой на мясистом багровом лице, хирург сказал, ощупывая
– Жировая прокладка почти отсутствует, но, полагаю, не от истощения, а от чрезмерной нервной возбудимости.
– Провел по голому животу Букова пальцем: - Полюбуйтесь, явно выраженный белый дермографизм.
– Приказал сестре: - Поите его чаем из валерьянового корня - лучший студенческий напиток.
Сообщил Букову как бы с оттенком зависти:
– А ты ведь в покойниках побывал, полная клиническая смерть, ведь надо же суметь так изловчиться, чтобы обратно эвакуироваться.
– Спасибо вам - выручили, - промямлил Буков.
– Это не я тебя, а ты меня выручил, - сказал хирург.
– Помер бы на столе - испортил бы мне репутаций.
– Спросил: - Ну как там, на том свете, есть что-нибудь заслуживающее внимания?
– Не помню.
– Такая интересная научная командировка - и "не помню"?
– Как в темную яму свалился. Ничего особенного, все падал, все проваливался.
– Ну вот что, - сказал хирург.
– Теперь у тебя расчет только на саморемонтное действие организма. Постарайся думать о чем-нибудь приятном. Из всех медикаментов самый надежный - радость.
– Я всем тут довольный.
Хирург сказал:
– Я вот читал: у армии-победительницы при относительно равном количестве раненых с противником большее количество выздоравливающих. Объясняется психоморальным фактором.
Буков возразил:
– А почему же тогда в самые для нас тяжелые годы войны дезертирство из санбатов было? Приплетутся на передовую в сырых бинтах и симулируют, будто почти уже все зажило. И ничего. Если в новом бою не убивали, выздоравливали.
– М-да, - произнес хирург.
– Замечание вразумительное. У меня даже один генерал сбежал сразу после ампутации кисти руки. Но через две недели я ему уже до плечевого сустава отнял. Прохожу мимо палаты в тот же день после операции, слышу крик, ругань отчаянную. Открываю дверь, орет в трубку полевого телефона, почти с теми же выражениями, которые он при наркозе допускал. Объясняет: "С начальником боепитания беседовал".
Приказываю сестре произвести инъекцию. А он ни в какую - с детства, мол, уколов не переносит.
Пожилой, здоровье на исходе. А вел себя, как мальчишка. В анамнезе соврал. Почки одной нет, сердечная недостаточность. А он: никогда ничем не болел, здоров как бык - и возраст себе сбавил.
Объявил:
– И ты тоже хорош! Вставать нельзя, а ты к окну полез.
– Липы зацвели. Красиво!
– Ты бы лучше за санитарками наблюдал, вон они у нас какие фигуристые.
– Внимательные, - вяло сказал Буков.
– Жалуются на тебя, - строго сказал хирург, - под-сов дают, а ты на нем работать стесняешься. Персонал, значит, не уважаешь. С них же требуют, чтобы у тебя нормальный стул был.
– Заметил строго: - Для медицинского работника нормальное функционирование организма у выздоравливающего показатель. А ты нам эти показатели снижаешь.
– Погладил Букова по плечу: В общем и целом я тобой доволен, оперировать - одно удовольствие, сердце сильное, кровь хорошей сворачиваемости, ткани упругие, словом, материал замечательный, жизнестойкий.