Степные боги
Шрифт:
– А научи меня правильно честь отдавать, – сказал Петька, неожиданно переходя с Одинцовым на «ты».
– Вот засранец, – протянула наконец тетка Алена.
– Ты на себя посмотри, – улыбаясь во весь рот, сказал он.
* * *
По поводу «улыбаться» Петька редко употреблял это слово. Чаще он говорил «скалиться», «лыбиться», «щериться» или вообще молчал. Он думал – а чего говорить? И так все понятно. Улыбайся не улыбайся – лишнего пожрать все равно не дадут. Бабка Дарья, так наоборот, еще поварешкой засветит по кумполу. Ей лишний раз улыбнешься – она сразу скумекает, что у тебя на уме. Поэтому Петька чаще обходился серьезной рожей. Так было безопасней. Да и взрослые вокруг не особенно улыбались. Хотя вроде бы сами себе раздавали жратву.
Из улыбок Петьке запомнилось более-менее лицо дядьки Юрки, когда разгуляевских мужиков посадили на военкоматский грузовик и повезли в райцентр получать обмундирование, а оттуда – дальше на фронт. Петька долго бежал тогда за машиной, глотал пыль, а дядька Юрка сверху ему улыбался – немного растерянно, правда, потому что боялся, наверно, что Петька может упасть, но все равно улыбался. А дядька Витька сидел рядом и хмуро смотрел в борт. Так и уехал на войну с опущенными глазами.
Вылетев теперь пулей из ворот лагеря, Петька попрыгал вокруг кустов, посвистел, пошвырял за забор камнями, а потом, чуть-чуть успокоившись, начал бегать между деревьями и козырять. Он на секунду замирал у шершавых стволов, рывком бросал правую руку к виску, хлопая левой по макушке, снова свистел, кувыркался по траве через голову и бежал дальше. Так весело ему не было еще никогда.
Хотя врача для Валерки найти так и не получилось.
– Эй, шкет! – внезапно окликнул его кто-то с дороги. – А ну-ка, иди сюда, значится. Чего там носишься, как стрекозел? Сдурел, что ли?
Петька замер с бьющимся сердцем и вытаращенными глазами, перестав не только дышать, но даже соображать. Так застывает в степи тарбаган, застигнутый врасплох незаметно приблизившимся человеком. Перепуганный до смерти и не способный сделать ни одного своего крошечного мохнатого шага.
– Иди сюда, кому говорят!
Петька выглянул из-за кустов и увидел на дороге двух охранников. Один из них был тот самый молодой солдат с большим ртом, который ехал в чехарде на спинах других и которого за частушку потом ударил по лицу ефрейтор Соколов. Второго Петька с испугу еще не успел разглядеть.
– Ты тут японца бродячего не видал? – спросил этот второй.
Петька перевел на него застывший взгляд, и второй тоже оказался знакомым. Это был солдат с седой головой.
– Глянь-ка! – сказал он. – Да это же тот шкет, который старшего лейтенанта искал. Нашел, нет?
Петька медленно кивнул. Он все еще не мог прийти в себя после побега из столовой, а потом – из лагеря. Веселье подрагивало в нем, как часовой механизм уже запущенной в действие бомбы. Чертиками подпрыгивало где-то между сердцем и животом.
Петька много раз спорил с Анной Николаевной в школе, заявляя, что сердце у него находится прямо над пузом, а не слева, как утверждала учительница, но она неизменно выпроваживала его за это дело из класса и ставила двойку. Изгнанный Петька заглядывал потом с улицы в окно, задирал до горла рубаху, слюнявил химический карандаш и рисовал на груди фиолетовое сердце. Точно между твердых от холода сосков. Сердце выходило кривое, но зато по центру.
– Ну так чего? – сказал охранник с седой головой. – Видел японца?
– Какого?
– Ну, такой в годах уже. Травки разные собирает, значится. Аптекарь, япона мать.
– Не-а, не видел, – протянул Петька.
– А чего тогда спрашиваешь – какой? Других, что ли, видел?
– Не-е, и других не видел. Я с Разгуляевки. Япошки туда не доходят.
– Ясно, что с Разгуляевки. А чо тогда шляешься тут?
Петька понимал, что охранники злятся не на него, но на всякий случай спрятался за кустом.
– Эй, ты куда? А ну вылазь оттуда!
– Дяденьки, не видал я никакого японца. Мне домой надо! К мамке.
– Ну и дуй себе, раз не видел! Чего трешься здесь? Тут охраняемая территория.
Солдаты присели у дороги на корточки, сняли со спин автоматы, положили их на траву, вынули кисеты и начали слюнявить бумажки.
Петька, рядом с которым – буквально рукой подать – тускло поблескивали дисками настоящие «ППШ», уйти уже так просто не мог. Сам себе потом не простил бы.
– Дяденька, дай автомат подержать.
– Пошел отсюда!
– А закурить?
– Я кому сказал!
За куст прямо к Петьке прилетел круглый камень, а следом за ним красивым веером – пригоршня пыли.
– Мимо! – заорал Петька и сменил позицию. – Бери левее два градуса!
– Вот придурок! – засмеялся охранник с седой головой и опять бросил камень.
– Еще левее!
Вообще-то, Петька родился артиллеристом. Уклониться от брошенного в него полена, камня, кочерги или чего-нибудь потяжелее ему не составляло никакого труда. Траекторию он рассчитывал, когда в его сторону еще только замахивались. Или даже лишь задумывались о том, чтобы замахнуться.
– Не попадешь! – крикнул он и швырнул камень обратно на дорогу.
Правда, кидал так, чтобы самому не попасть.
– Ах ты, ешкин котенок! – охранники уже вдвоем вскочили на ноги, и в кусты полетел град щебня, пыли и мелких камней.
Абсолютно счастливый Петька бегал среди деревьев, уворачивался от камешков и время от времени сам побрасывал что-нибудь на дорогу, чтобы охранникам не стало скучно. Здесь было гораздо интереснее, чем в столовой с теткой Аленой, потому что, во-первых, это было вроде как продолжение, а во-вторых, та ни за что бы не додумалась швырять кашу в ответ.
– Бери прицел выше! – радостно заорал Петька и тут же получил камешком в лоб.
– Попали! – сообщил он. – Я сдаюсь! Хватит! Вас двое! Нечестно!
Через минуту он сидел рядом с охранниками на пыльной обочине и толкал палец в дырки ствола.
– Застрянет, – предупредил его молодой солдат. – Хрен потом вытащим.
– Не застрянет. Я его облизал. А сильно огонь светит, когда строчишь?
– Сильно.
– Как из поддувала?
– Сильнее.
– Сразу из всех дырок?