Стержень мрака (Атлантический дневник)
Шрифт:
Вопреки канону воспитательного жанра, Оджи Марч никем не становится в итоге своей головокружительной биографии. Он бросает университет, потому что реальная жизнь стократ интересней, и она не дает ему благополучно выпасть в осадок. Он пробует множество занятий, работает продавцом газетного ларька, курьером при разорившемся предпринимателе, подручным в собачьей парикмахерской, профсоюзным агитатором и чуть ли не телохранителем Троцкого. Вопреки канону романа авантюрного, он вовсе не жулик по складу характера, хотя жизнь на социальном дне временами сталкивает на кривой путь. Впрочем, его поднимает с этого дна в самые высокие социальные сферы, но он там не задерживается, потому что не видит в этом своей цели. Его настоящая цель: понять смысл феерической реальности, в которой он оказался волей судьбы, попросту говоря смысл жизни. И соображения карьеры и благополучия всегда остаются при этом на втором плане – вовсе не таким представляли и представляют себе
К счастью для Оджи, этим миром правит невероятный талант – я имею в виду, конечно же, самого автора, Сола Беллоу, человека пронзительного зрения, схватывающего на лету не только внешность, но и внутреннюю суть людей и предметов. Это поистине хищное владение деталью можно почерпнуть лишь из чтения самого романа, а здесь приходится довольствоваться примером, цитатой.
Помню, как-то я был на рыбном рынке в Неаполе (а неаполитанцы – народ, нелегко предающий взаимное родство) – на этом рынке, где мидии выложены в букеты с цветной бечевкой и ломтиками лимона, кальмары с выгнивающей от впалой вялости рябью, кровоточащая рыба стального отлива и другая, с чешуей в монету – и я увидел нищего, который сидел, закрыв глаза, среди раковин и который написал у себя на груди зеленкой: «Извлеките выгоду из моей скорой смерти, пошлите привет вашим близким в чистилище: 50 лир».
Этот старик-остряк, умирал он или нет, поддел всех по поводу уз любви, под чьей защитой мы состоим. Его тощая грудь вздымалась и опадала, вдыхая глубоководную вонь горячего берега и его запах взрывов и огня. Война не так давно отодвинулась на север. Неаполитанские прохожие, читая этот хитрый вызов, ухмылялись и вздрагивали от иронии и печали.
Ты прилагаешь все усилия, чтобы очеловечить и обжить мир, и внезапно он становится еще диковиннее, чем когда бы то ни было. Живые уже не те, что были, мертвые умирают снова и снова и, наконец, навсегда.
Секрет этого мастерства известен, хотя сегодня многие от него презрительно отвернулись: это художественный реализм.
Может быть, сильнее всего вкус к реализму сегодня отбит в России, и на то есть свои причины. Каноны так называемого «социалистического реализма», то есть изображения идеальных героев в идеальных обстоятельствах, проецировались идеологией в прошлое и, в сознании многих, компрометировали это прошлое. В персонажах Толстого нет, конечно же, ни тени идеального или типичного, все это глубоко индивидуальные люди – кроме редких у него заведомых марионеток, таких как Платон Каратаев. Но от поклепа уже полностью не отмоешься.
Второе заблуждение, куда более универсальное, заключается в том, что реализм – это точное изображение жизни. Не совсем понятно, что здесь имеется в виду под жизнью, – я не помню художественного произведения, где персонажи, например, регулярно посещали бы туалеты. Известное изречение Шекспира о том, что литература представляет собой зеркало жизни, – чушь; эти слова принадлежат не автору, который вообще всегда помалкивал, а персонажу.
Литература не в состоянии быть ни копией, ни тем более отражением жизни, потому что жизнь – не кипа сшитых бумажных листов. Подобно любому ремеслу, даже самому низкому, она представляет собой умение создавать определенные объекты, а для этого нужны два качества: мастерство и точность. И больше у реализма нет никаких секретов.
Точность Сола Беллоу попросту легендарна, его персонажи объемны и естественны, и, хотя «Приключения Оджи Марча» населены целым народом таких персонажей, среди них нет ни одного, от которого бы автор отделался коронной фразой графомана: «В комнату вошел сутулый человек в очках». Эти люди на протяжении пятисот с лишним страниц уходят и возвращаются, предстают перед нами снова и снова, и каждый раз автор очерчивает их все резче. Точность писателя – это не логика или предсказуемость, а умение видеть глубже и описывать короче.
Трепка, заданная реализму в неуклюжих лапах критиков, привела к трагическим последствиям, и особенно, на мой взгляд, в России, где искусство точного письма сегодня почти исчезло. Его подменили либо бульварные жанры, либо так называемый «магический реализм» с чужого плеча, в котором, конечно же, нет ни магии, ни реализма.
Пересказ – не лучшая дань великой книге, но я все же попробую пересказать один из центральных эпизодов романа, чтобы показать, каким образом реализм достигает магического эффекта исключительно с помощью точности. В начале жизненного пути Оджи Марч проводит время на фешенебельном курорте, сопровождая хозяйку магазина снаряжения для поло и гольфа, в котором он работает. Там он встречает двух девушек, наследниц миллионера, и до обморока влюбляется в младшую, которая его отвергает, тогда как старшая, Тиа, сама добивается его любви, но безуспешно, и обещает ему когда-нибудь объявиться снова.
Оджи, выступающий в этом эпизоде в пассивной роли, тем не менее далеко не глуп. Он уже хорошо понимает, что его цель – пробиться к смыслу реальности сквозь навязанные посторонними варианты. Тиа, продукт совершенно иного воспитания, эту реальность отвергает, одна из ее идей заключается как раз в том, что «должно быть нечто лучше того, что люди именуют реальностью». Она конструирует эту лучшую реальность как мир мифической охотницы, в который пытается вписать и своего возлюбленного, – охотницы на игуан с помощью ручного орла, не какого-нибудь изящного сокола, а громадного американского лысого орла, известного по изображению на гербе США. Описание его приручения принадлежит к числу самых замечательных страниц романа.
Теперь Тиа хотела научить его летать за приманкой. Это была подкова с привязанными к ней куриными и индюшачьими крыльями и головами. Ее запускали на веревке из сыромятной кожи, и когда ее бросали, он совершал большой подготовительный рывок и взмывал ей вслед. Некоторые из его проблем напоминали проблемы пилота авиалиний, оценка расстояний и воздушных потоков. Для него это была не простая механика, как для всякой мелкой птички, которая взлетает и садится по наитию, а серьезная задача по управлению. Когда он был достаточно высоко, он мог казаться легким, как пчела, и впоследствии я видел его на таких высотах, где он как будто нырял и крутил петли, как какой-нибудь голубь, – надо полагать, он играл с различными воздушными объемами, теплыми и холодными. Право, это было замечательно, когда он забирался ввысь и словно сидел там, воистину как бы поверх атмосферного огня, словно он повелевал оттуда. Хотя его мотивом было хищничество и все относящееся к акту убийства, в нем была также природа, которая ощущала триумф восхождения на самый верх воздуха, куда только могла добраться плоть и кровь. И при этом усилием воли, а не так, как другие формы жизни на этой высоте, всякие споры и семена зонтичных, которые были там вестниками вида, а не индивидами.
Точность этого эпизода и многих подобных – поразительна, его можно проверять по зоологическому справочнику. Тем не менее мы очень скоро понимаем, что перед нами – не просто набор тонко подмеченных деталей. Орел – это символ любви Тиа и Оджи, для нее составляющий почти смысл жизни, а для него – объект опасения. И когда в самый трудный момент тренировки орел оказывается совершенным трусом и в панике бросает укусившую его игуану, читатель понимает, что любовь подходит к концу, и так оно и происходит, без видимого житейского повода, но совершенно неукоснительно. Более того, сам Оджи, видимо, начинает постигать символическую связь между собой и незадачливой птицей, понимая, что он, как и орел, – средство в руках властной женщины в ее стремлении к построению альтернативной реальности. В этом эпизоде есть большая психологическая точность, но сама по себе она не уникальна – вспомним эпизод из «Необыкновенной легкости бытия» Милана Кундеры, где семья распадается после того, как умирает собака.
Но над мастерами средней руки Беллоу поднимает необыкновенное умение строить миф из тонко подмеченного бытового и чуть ли не научного материала, из подробностей, до которых нам надо докапываться. О лысом орле можно прочитать, что он, несмотря на свои размеры и грозный вид, совершенно никудышный охотник, он предпочитает питаться дохлой рыбой или воровать ее у хищников послабее.
Одно из заблуждений постмодернизма заключается в том, что писательское искусство почти целиком сводится к проблеме стиля и что оригинальный способ письма – весь секрет таланта. «Приключения Оджи Марча» написаны в нарочито свободном ключе, по течению жизни заглавного персонажа, из которой, тем не менее, автору удается извлечь захватывающую притчу. Тут, правда, есть прием, даже трюк: Беллоу наделил своего героя недюжинным обаянием, которое побуждает окружающих немедленно обращать на него внимание и пытаться вписать его в собственный жизненный план. Но этот магнетизм странным образом становится для него орудием извлечения урока, он развивает в нем способность противиться чужим планам и искать собственный. Неправда, что Оджи Марч так никем и не становится к концу романа, – он становится самим собой, в отличие от брата, тоже по-своему человека обаятельного, который, однако, капитулирует перед социальными условностями, обзаводясь некрасивой и богатой женой и соглашаясь на жестокую мораль предпринимательства. Такую же судьбу он готовит и Оджи, как бы ища сообщника, но в критический момент Оджи поступается невестой и богатством, чтобы помочь другу. Именно это он и имеет в виду, с первой строки объявляя себя американцем, – готовность к постоянному выбору и риску, свободу от пут обычая. Это не культурный штамп, не хищный американец Синклера или Драйзера, а американец Сола Беллоу, свободный уроженец многоязыкого и хмурого города Чикаго.