Стихи [Сборник]

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

* * *

Любимой Kim Seligsohn

Нет страшней, чем надежды ручонка — Нанося на лицо моё грим, Детоокого гладит волчонка, Что издёрганно-тайно любим. На щеках пламенеют румяна, Жизни часиков ёжится круг. Волчья ягода сделала пьяным И к стреле пламенеющий лук. Мчи, стрела, к заколдованной дверце, За которой игрушки и луг, — Чтоб волчонок играл моим сердцем И Земля опьянела бы вдруг, Став, как ты, озорной, детоокой И, любя нашей боли цветок, Без усмешки бесстыже-жестокой Осторожно ушла из-под ног…

Ода светлых скорбей

На московской улице Стромынке Я родился жолтым сентябрём, И плясали гости под «Калинку», И играл шарманщик под окном. Лай собачий счастье мне пророчил, Пьяный

дворник жарил трепака, Только вдруг среди разгульной ночи Сорвалася люстра с потолка… Сорвалась, хрустальная, разбилась, В моё детство коршун залетел, Жизнь моя, как рана, загноилась — Будь ты проклят, чёрный передел! Не Москвы родные переулки — А безбрежья тёмно-серый мат. Кукуруза вместо сдобной булки И судьбы экстазной камнепад. Моё тело жалили недуги — Без движенья я лежал, хохмач… Господи, я звал Тебя ворюгой Моей юности, запоев и удач!.. Проститутка-счастье, выкобенясь, Видела — мне нечем заплатить: Не умел тогда ещё за ересь Я рублей колоду заломить. С костылём ступил на сцену жизни: Шаток был театр первых драм — Словно падший небоскрёб стриптизный, Он холерным посвящён ветрам. …Глад микробный! С изглоданной площади — Всюду тление, люди и глушь! Провонявшие потом, как лошади, Тащат хлюпики трупики душ. Позаброшенный глупый ребёнок, Как и все, я за сказкой пошёл… Неподобный, искал самородок И, единственный, может, нашёл. Мне змеиная мудрость досталась, Милолюбых обрёл я врагов. Жизнь моя из кусочков собралась В изумрудную сталь топоров. Се, грядёт он во имя Господне — Свет небесный к темнице земной… По космическим огненным сходням Скоро спустится Боженька мой! Губ коснётся пурпур Иеговы, В жабу грянет луны вещество, Луч сольётся с шумерской коровой: Ну так что же — житьё таково! Ну так что же — нельзя нам без драки И вина златопенной игры — Не вкусны в «Метрополе» раки Без пивца, как первач без икры. Потому призывал я в Сорбонне, Чуя Хроноса вызнанный глас: Вдохновляясь набатным звоном — Бейте ближних дубьём между глаз! Может, это, а может, иное Мой двойник — сквозь волынки надрыв — Перед скальным вещал аналоем, Пиктов к Чаше Грааля склонив. Может, был он, а может, и не был — Как тот мальчик в пробоине льда… Только тени Бориса и Глеба Мне зачем же являлись тогда?.. Есть привязчивость скорбная «надо» И высокопылание «долг» — Уж не в них ли обрящет отраду Души истомлённой волк?.. Небо брагою красною скисло, И сукровицей вытек восход, Песьим черепом солнце повисло, Кровяной источая мёд. Его лижут шакальи капеллы В алых венчиках, с ядом в клыках: Я за светлой приплыл королевой В ту страну на багровых китах. Белокурая спящая мама К моей тройке не выслала слуг — Из вокзального пьяного гама Я повлёкся тропою ворюг. Черноликий Малюта Скуратов Кобелиный свой лижет хвост — Изрубить изготовясь булатом Мою русскую белую кость. Только ангел дыханьем белесым Укрывает мой рысий ход — Как колодник из лунного леса, Я неузнан стою у ворот. Снегопад — кисеёю печали! Фонарей полуночный рассвет!.. Лица встречных зелёными стали — Жаль: шарманщиков больше нет. Только есть на окне занавески, Спирт в корчаге на жарком столе, Щи клокочут жирком деревенским, И лебёдушка — на вертеле… Эта тризна шальная — от Бога! Мне удачу пророчит гульба. Видно, снова поманит в дорогу Девой нервной моя борьба. Растревожен той шишкой под носом, Меня встретит алжирский бей — И вопрос обернётся вопросом: Одой каверз и светлых скорбей.

Москва, 1970 — Казань, 1976

Пагода наива

Я кротко разбужен надсолнечной гаммой, Чтоб раниться вашим касаньем атласным. Вы — терпкая прелесть безоблачной драмы, С повадкой игривой, с капризом неясным. Из странного чувства я пагоду выстроил, Где мёдом пребудет смола недоверия. Вы для меня упоительней выстрела, Что кровью обрызжет обивки материю. Изменчивый взгляд непутёвого принца! Лилейный наив озорных провокаций! Я — подданный ножки строптивой мизинца — В молитвенной неге сердечных оваций! Я, вызванный вами к интиму терзаний, Ласкаю жемчужину вздохом опальным… Растленьем заверчены детских лобзаний — О, станем ли плотью вертячки обвальной?..

Песнь пастуха

Рассвет встречаю я в моих холщовых, Кончаю ночь ленивыми я щами. Гремит ведра неломаная дужка, И жажды нецелованой устами Вкушаю молока парного кружку. Усердно дятел сыплет дробь пристуков По ветхому стволу плакучей ивы. Рыбачка-бабушка влачит в раздумье невод, Где ни пескарика, а только тины горсть. Прощание с коровами хозяек… Иду пасти! И клич беспечный петел Мне шлёт вослед.

Опубликовано под псевдонимом «Никон».

Песнь пилигрима

Коряковка — мусор да семечки. Застойное помнится времечко. Набор суповой и коровий язык, Талоны давались на импортный шпик. Мне нравилась женщина-повар В столовой, где матерный говор. Две порции жидкой сметаны, А я ей за то — комплиманы… У ней на замужество виды — А я будь доволен ставридой, Варёной, несвежей, с подливкой. Коряковка — пенка и сливки Твои обернулися лажей. Я в новый костюмчик обряжен, По чести озлясь за опивки, Уехал с её саквояжем.

Опубликовано под псевдонимом «Никон»

Песнь Живых Бомб

Играли в кости, свой меря час, Когда нам старший дослал приказ: «Спешите к боингам! Пять и шесть! В девятый входит Ислама месть!» Большие деньги, коммерц-расчёт: Нам биржа тайно открыла взлёт. Банкиры Штатов на каждый цент Под наши жизни возьмут процент. С Ислама братством вошли в союз: Живые бомбы — валюты груз! World Trade Center — в трубе кредит! Тебя пришили на Wall Street. В Коране суры под знаком плюс — И суммы, суммы! А жизней груз Полезен таинствам векселей… Бросок наш выгоден CIA! Играют в кости, а ставка — ад. Банкиры Штатов стригут джихад! В приходов книжице — сам Коран, Война, наркота, Афганистан.

Опубликовано под псевдонимом «Никон»

15 ноября 2001

* * *

Почему я не просто влюблён? Почему всё безвылазно хуже? Инфернальностью Ким Зелигзон И принижен я, и обужен. Стало сердце моё, как желе, Где томится куриная ножка. Я с горчинкою пью бужоле, А другого хочу хоть немножко… Уж не стану широким вовек, Сколько б устриц с сотерном ни пробовал — Остроты Вашей пламенный снег И глинтвейн обращает в хлёбово… Может, внешне я тот же Фанфан, Заедаю рокфором шабли — Но сердечных побед чемодан Унесло, будто лодку в отлив. Что мне вкрадчивость тайн Тюильри, Что мне бархатный лоск Фонтенбло — Если бликом смущённой зари Ким не тронет Тюльпану стебло?

Сердоликовые бусы

Любимой Kim Seligsohn.

Быть царём не по мне — даю слово я. Шансонье не в ладах с Валуа. Я — иной! — вас одел бы в лиловое, Из нарциссов бы сплёл вам боа. Вы мне нравитесь трепетно-дикою, Вашей шейке пошёл бы янтарь. На серёжки бы дал сердолики я. Не тушуйтесь: я всё-таки царь. Я сравню вас с весеннею вишнею И, цветя, обовью гладкий стан… Объяснять дале вроде излишне: Вы же видите — не истукан. Мои кольца и впрямь как опасны. Снисходительный дарите вздох? Ваши губки в усмешке прекрасны! Царь я, царь без подколки — Горох.

Соловьиное подворье

Где базар у дороги железной, Где редиска и в бочке квас, По ночам где палят из обрезов, Там баллада моя началась. Это место зовётся баном — Не деревня, не город, не стан… Весь в бараках, сараях и ямах, Мой непонято-выспренний бан. У помойки на сваленных шпалах В будний вечер, в воскресный день Гомонится народ бывалый, Огурцом заедает портвейн. Там селёдочный хвост и картошка Обессмертили праздничный стол, В самогонной страде суматошной Облегчает похмелье рассол. Там мазутом подёрнуты лужи, Свищут камни в глаза поездам… Никому ты на свете не нужен, Мой обвенчанный с вечностью бан! Как и ты, я без роду и племени, Не начала творю, не концы… Мне поют о раздробленном времени Паровозы — твои гонцы. И когда выйду в жители палубы В океан сеять пепел за борт, Мне проглянет в закате опаловом Несравненный банской натюрморт.

Бугуруслан, 1973

* * *

В умильной юности любил я чемоданы, Вино картлинское и к плову крепкий чай. Вели знакомства из вагона-ресторана В сады восточные, где зрела алыча. Барашек жареный, халва, медовый финик, Зурна и вычурность экстазных лебедей! Играл я в шахматы не хуже, чем Ботвинник, И побеждал всегда в погонах дупелей. Но только сказочной в нетронутой печали Осталась юная на ложе из цветов… Бакланы толпами послушно припадали К стопам неслыханно преступной из бабцов.