Стихи. Поэмы.

Вознесенский Андрей Андреевич

Добирайтесь в вещах до сути.

Пусть ворочается сосна,

словно глиняные сосуды,

солнцем полные дополна.

Пусть корою сосна дремуча,

сердцевина ее светла —

вы терзайте ее и мучайте,

чтобы музыкою была!

Чтобы стала поющей силищей

корабельщиков,

скрипачей...

Ленин был

из породы

распиливающих,

обнажающих суть

вещей.

2

Врут,

что Ленин был в эмиграции

(Кто вне родины — эмигрант.)

Всю Россию,

речную, горячую,

он носил в себе, как талант!

Настоящие эмигранты

пили в Питере под охраной,

воровали казну галантно,

жрали устрицы и гранаты —

эмигранты!

Эмигрировали в клозеты

с инкрустированными розетками,

отгораживались газетами

от осенней страны раздетой,

в куртизанок с цветными гривами

эмигрировали!

В драндулете, как чертик в колбе,

изолированный, недобрый,

средь великодержавных харь,

среди ряс и охотнорядцев,

под разученные овации

проезжал глава эмиграции —

царь!

Эмигранты селились в Зимнем.

А России

сердце само —

билось в городе с дальним именем

Лонжюмо.

3

Этот — в гольф. Тот повержен бриджем.

Царь просаживал в «дурачки»...

...Под распарившимся Парижем

Ленин

режется

в городки!

Раз!— распахнута рубашка,

раз!— прищуривался глаз,

раз!— и чурки вверх тормашками

(жалко, что не видит Саша!) —

рраз!

Рас-печатывались «письма»,

раз-летясь до облаков,—

только вздрагивали бисмарки

от подобных городков!

Раз!— по тюрьмам, по двуглавым —

ого-го!—

Революция играла

озорно и широко!

Раз!— врезалась бита белая,

как авроровский фугас —

так что вдребезги империи,

церкви, будущие берии —

раз!

Ну играл! Таких оттягивал

«паровозов!» Так играл,

что шарахались рейхстаги

в 45-м наповал!

Раз!..

...А где-то в начале века

человек,

сощуривши веки,

«Не играл давно»,— говорит.

И лицо у него горит.

4

В этой кухоньке скромны тумбочки

и, как крылышки у стрекоз,

брезжит воздух над узкой улочкой

Мари-Роз,

было утро, теперь смеркается,

и совсем из других миров

слышен колокол доминиканский

Мари-Роз,

прислоняюсь к прохладной раме,

будто голову мне нажгло,

жизнь вечернюю озираю

через ленинское стекло,

и мне мнится — он где-то спереди,

меж торговок, машин, корзин,

на прозрачном велосипедике

проскользил,

или в том кабачке хохочет,

аплодируя шансонье?

или вспомнил в метро грохочущем

ослепительный свист саней?

или, может, жару и жаворонка?

или в лифте сквозном парит,

и под башней ажурно-ржавой

запрокидывается Париж —

крыши сизые галькой брезжат,

точно в воду погружены,

как у крабов на побережье,

у соборов горят клешни,

над серебряной панорамою

он склонялся, как часовщик,

над закатами, над рекламами,

он читал превращенья их,

он любил вас, фасады стылые,

точно ракушки в грустном стиле,

а еще он любил Бастилию —

за то, что ее срыли!

и сквозь биржи пожар валютный,

баррикадами взвив кольцо,

проступало ему Революции

окровавленное

лицо,

и глаза почему-то режа,

сквозь сиреневую майолику

проступало Замоскворечье,

все в скворечниках и маевках,

а за ними — фронты, Юденичи,

Русь ревет со звездой на лбу,

и чиркнет фуражкой студенческой

мой отец на кронштадтском льду,

вот зачем, мой Париж прощальный,

не пожар твоих маляров —

славлю стартовую площадку

узкой улочки Мари-Роз!

Он отсюда

мыслил

ракетно.

Мысль его, описав дугу,

разворачивала

парапеты

возле Зимнего на снегу!

(Но об этом шла речь в строках

главки 3-й, о городках.)

5

В доме позднего рококо

спит, уткнувшись щекой в конспекты,

спит, живой еще, невоспетый

Серго,

спи, Серго, еще раным-рано,

зайчик солнечный через раму

шевелится в усах легко,

спи, Серго,

спи, Серго в васильковой рубашечке,

ты чему во сне улыбаешься?

Где-то Куйбышев и Менжинский

так же детски глаза смежили.

Что вам снится? Плотины Чирчика?