Ураган, все скорее смети, оборви все вокругИ во мне оборви ненужные листья, пустые слова.Вихри любви свистят в тишине,Но мир сухому торнадо и бегству сезона дождей.Опаляющий Ветер, незапятнанный Ветер,Ветер-погожих-недель, сожги же цветение всякоевсякую тщетную мысль,Если и дюны влюбленного сердца опять засыпает песок.Служанка, прерви на мгновенье свой жест задумчивойстатуи,дети, игры свои на мгновенье оставьтеи смех свой прервите, ослепительно белый,словно слоновая кость.Пусть в пламени этом истает твой голос и тело твое,пусть иссушит оно, это пламя,аромат твоей плоти —Пламя, что ночь мою озаряет, как пальма или колонна.Воспламени же, о Дух, мои кровоточащие губы,вдохновенье
вдохни в мою многострунную к ору,Дабы песня моя воспарила, галамскому золоту равнаянепорочной своей чистотой.
К смерти
Ты напала опять на меня в эту ночь,В безлунную ночь, на краю предательской лужи,на меня устремившись внезапно, точно пантера,Спущенная с тетивы.Ах, твои раскаленные когти, вонзившиеся в поясницуах, этот страх,Исходящий воплем ночным, пробивающий тело насквозь!Хоть ты и трижды, о Смерть, уже навещала меня,я привыкнуть к тебе не умею. Я помню,Как бежал я вдогонку за жизнью; так мальчик бежитвдогонку за спелым плодом, катящимся юркопод пальму,Но в это мгновенье другая грузная гроздьнеожиданно рушится сверху, пригвождая беднягук земле.О грозная Смерть, ты заставляешь бежать от тебягораздо быстрее, чем воин бежал,семь раз обегавший семивратного Города ст ены.Я еще в полном расцвете и сил, и желаний, и воли,А впереди уж маячит призрак зимы с ревматическимидождями,маячат твои ужасные когти.Но ведь ты ощутила упругую крепость моей поясницы,мускулистость воли моей?И я доподлинно знаю, что скоро Зима озаритсясиянием долгого вешнего дня,Что от земли поднимется запах, опьяняя меняеще более властно, чем запах весенних цветов,Что напружит Земля свои крепкие груди, трепещаот ласк Победителя,Что я воспряну, как Провозвестник,и, подобно ваятелю масок, чей проницателен взор,Африку миру явлюИ что вернется на эту траву,сплетая свой голос грудной с ликующим хоромрассвета,Черноликая, рыжеволосая Женщина, та, что однажды,не подав мне об этом и знака,Зимним солнечным днем в Иль-де-Франс отбыла.
Наступает пора уходить
Наступает пора уходить, пока я еще глубоко не пустилафриканские корни свои в эту мягкую жирнуюземлю.Слышу щекочущий звук — это термиты торопятсяиз ног моих вычерпать молодую упругую силу.Наступает пора уходить, схлестнуться один на одинс вокзальной тоской, с изворотливым ветром,что продувает открытые настежь перроныпровинциальных вокзалов,С тоскою отъезда схлестнуться, когда бесприютно руке,не находящей соседства теплой ладони.Я жажду, я жажду простора и новых водных пространств,мне не терпится жажду свою утолитьиз чаши пока еще незнакомого,озаренного солнцем лица.И не остановит меня ни унылость гостиничных комнат,ни одиночество гулкое больших городов.Уж не примета ль Весны — скорее уйти! — эта ночнаяиспарина, пробуждение это в восторге хмельном…в ожидании…Я слышу летящую в воздухе — а внизу, подо мной,колеса по рельсам стучат — слышу протяжнуюноту трубы, вопрошающую небеса.Или это всего только тихое ржание собственной кровив висках, которая вспомнила о чем-то далеком,Как жеребенок, что встал на дыбы и брыкаетсяв брызгах рассвета в последний мартовский день?Наступает пора уходить.Вот и весть от тебя прилетела ко мне.На весеннем ли то случилось балу, когда глаза твоираспахнулись и, вперед устремившись, опередилитебя?Ты была так похожа на ту, на тогдашнюю, своимсарацинским лицом и шапкою черных волос,пламеневших, как Эстереля вершина.Подруги твои расступались; так расступаются зимние,молочно-белые дни, так голубки летят врассыпную,когда мечет стрелы богиня.Рука моя руку узнала твою, мое колено — колено твое,и мы вновь обрели первоначальный наш ритм,И ты ушла. Наступила пора уходить!
Из стихотворений пятидесятых годов
Что зреют мышцы
Что зреют мышцы и мужают страсти,А песнь души все так же молода,Я рад это признать, и нежное смятеньеВсе так же молодо — ты май тот помнишь,Когда оно обрушилось на нас? Два наших сердца,Как птицы, пели, ты свежестью травы благоухала,Моя мавританка, моя светлокудрая!И было так: мерцал улыбки бледный мрамор,Черно и розово сверкали зубы,Пурпурно светились усталые уста.А что стареют мышцы, но не песнь душиВ цветенье майском белом, я рад признать,И розовый язык проворен, как челнок,Моя негритянка, моя светлокудрая!
Ты говоришь
Ты говоришь: месяцы, дни и часы в своем ускользающембеге — мгновенье.На склоне лет, говорю я, наши с тобою часыстали стократ плодотворней.Наши часы направляли движенье недель, творя вереницыритмических образов,Наши губы, что познавали неведомый прежде язык,наши зубы и языки,Наши губы с их влагой, где вызревала любовь.Ты уедешь в свой край, для меня он волшебней,чем
Индия, он Восток или Запад, не знаю,Устремишься к другим берегам, где песок золотойи прохлада.Наш единственный час будет длиться для насв своем ускользающем беге, как вечность,А мгновенье с его содроганьем превратитсяв грядущее мира, и мы проживем его, вставшина корабельном носуИ обнявшись, как солнце с луной,чтобы все началось в этом мире сначала.
Ты пришла
Ты пришлаИ твои глаза в мои проникли глазаТвои глаза как магнитом притянутые к теплому очагуГде молнией черной взметнулась фатально змея.И наши ладони, ах! только чуть прикоснулисьодна к другойНаши руки в объятьях с тобой нас не стиснулиИ не сплелись наших ног тугие лианыИ не слились наши души в душистом дыханииХарматтана. Я теперь понимаюКак себя убивают коротким внезапным ударомЮноши безнадежно тоскующие о розовом челнокеКоторый песни любовные ткет возрождаяПотерянный Рай.
Из книги «Письма из сезона дождей». 1972
Сейчас пять часов
Сейчас пять часов, ты сказала бы: время пить чай.Семнадцать часов.Письмо твое мягко, как хлеб, нежно, как масло,мудро, как соль.И свет над морем, неправдоподобно зеленым и синим,И свет над Горэ, над Африкой черной,над всей ее белой и красной землей.В море — по случаю ли Воскресенья? — гирляндабелых судовСвязующей тянется нитью между реками Югаи фьордами Севера.Письмо твое, точно крыло, парит белоснежно средь чаек.Разлиты вокруг красота и печаль.И остров Горэ, где сердце мое — где сердца моикровью сочатся.Красный дом по правую руку, кирпич на базальте.Красный дом посредине — крохотный, он притулилсямежду пучинами тени и света.И большой, ах! очень большой красный дом,где кровоточит любовь моя, словно пучинаБез дна. Там высятся к северу, по левую руку,стены форта д’ЭстрэЦвета тоскливо свернувшейся крови.
И внезапная дрожь
И внезапная дрожь, содроганье внезапноегрохотом грома, жалом кинжала.Как ночной мотылек, зачарованный пламенем лампы,Я бесцельно брожу, я кружу, и я крылья души опаляюобольстительным пеньем сирен — твоих писем.И под рукой книги нет никакой,чтобы целительным ливнем пролиться над моею тоскою.И мой дух бесприютный пустыннее, чем Сахара.Вон он, горестный прах моего опустелого,засохшим цветком поникшего сердца.Ты одна только можешь спасти, вернуть мне надежду,только ты и твое живое присутствие,Только ты, мое настоящее время,изъявительное мое наклонение,мой глагол совершенного вида,Только ты, само совершенство,только сама, а не письма твои,только губы твои, благодатнее летнего солнца.Я тебя жду в глубине своего ожидания, жду,чтобы смерть воскресить.
И солнце
И солнце, как огненный шар, к румяному катится морю.Я в лабиринте тропы заблудился меж бруссой и бездной.И неотступно за мной по пятамаромат горделивый и нежный струится,щекоча заманчиво ноздри.Он струится за мной по пятам, и ты тоже за мнойнеотступно идешь по пятам, мой двойникнеразлучный.Погружается солнце в тревогу,В мельтешение света, в трепетание красок,в смешение яростных криков.На поверхности моря пирога, тонкая, точно игла,напоказ выставляет хвастливоГребца и его двойника.И кровоточат песчаники мыса Наз, когда маякзажигает огни на груди скалы вдалеке.И мысль о тебе пронзает грустью меня.С тобою всегда мои мысли — когда я иду,и когда я плыву,И сижу, и стою — мои мысли с тобою всегда,Утром, вечером, ночью, и если я плачу,и если — что тоже бывает — смеюсь,И когда говорю, и когда я молчу, и в радости,и в беде.И когда о чем-то я думаю, и когда не думаю вовсе —Все равно, моя дорогая, мысли мои о тебе!
Шел дождь
Шел дождь всю ночь напролет.Мои мысли летели к тебе в сернистом свечении мрака.Море, злобно ревущее море осыпало своими плевкамизеленую черепицу.Мы изнывали в тревоге под громовые раскаты,под завывание ветра, под нескончаемо долгуюИ такую пронзительно нежную жалобу Ангела смерти.Вот и опять я томлюсь в рокочущей бездне дворца,В испарине тяжких мигреней, как в детстве в Дьилоре,Когда мама умела все страхи мои осадить, обложитьлиствой маниоки, обложить их, смирить, отогнать.Мне в Жоале по-прежнему трудно и больно дышать,и назойливо липнет к душе лихорадка —Вечерами, в часы первозданного ужаса.И мне снова пригрезились юные грезы мои.Мой друг чужеземный рассказывал мне о прохладесентябрьских луговИ о розах в Теншбрэ, сверкающих радужнов простодушье доверчивом утра.Я о девушке грезил, чье сердце благоухало,А когда она гневалась, из глаз ее сыпались молнииС явственным запахом серы — как бывало, ты помнишь!с тобою и как с небесами порою случаетсяв ненастные ночи сезона дождей.
