Стихи

Сельвинский Илья Львович

* * *

Предоставьте педагогику педагогам.

Ленин

Не я выбираю читателя. Он.

Он достает меня с полки. Оттого у соседа тираж - миллион.

У меня ж одинокие, как волки.

Однако не стану я, лебезя,

Обходиться сотней словечек, Ниже писать, чем умеешь, нельзя

Это не в силах человечьих.

А впрочем, говоря кстати, К чему нам стиль "вот такой нижины"? Какому ничтожеству нужен читатель, Которому

стихи

не нужны?

И всё же немало я сил затратил, Чтоб стать доступным сердцу, как стон. Но только

и ты поработай, читатель: Тоннель-то роется с двух сторон. 1954 Илья Сельвинский. Избранные произведения. Библиотека поэта (Большая серия). Ленинград: Советский писатель, 1000 1972.

ИЗ ДНЕВНИКА Да, молодость прошла. Хоть я весной Люблю бродить по лужам средь березок, Чтобы увидеть, как зеленым дымом Выстреливает молодая почка, Но тут же слышу в собственном боку, Как собственная почка, торжествуя, Стреляет прямо в сердце... Я креплюсь. Еще могу подтрунивать над болью; Еще люблю, беседуя с врачами, Шутить, что "кто-то камень положил В мою протянутую печень",- всё же Я знаю: это старость. Что поделать? Бывало, по-бирючьи голодал, В тюрьме сидел, был в чумном карантине, Тонул в реке Камчатке и тонул У льдины в Ледовитом океане, Фашистами подранен и контужен, А критиками заживо зарыт,Чего еще? Откуда быть мне юным?

Остался, правда, у меня задор За письменным столом, когда дымок Курится из чернильницы моей, Как из вулканной сопки. Даже больше: В дискуссиях о трехэтажной рифме Еще могу я тряхануть плечом И разом повалить цыплячьи роты Высокочтимых оппонентов - но... Но в Арктику я больше не ходок. Я столько видел, пережил, продумал, О стольком я еще не написал, Не облегчил души, не отрыдался, Что новые сокровища событий Меня страшат, как солнечный удар! Ну и к тому же сердце...

Но сегодня, Раскрывши поутру свою газету, Я прочитал воззванье к молодежи: "ТОВАРИЩИ, НА ЦЕЛИНУ!

ОСВОИМ ТРИНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ГА СТЕПЕЙ ЗАВОЛЖЬЯ, КАЗАХСТАНА И АЛТАЯ!"

Тринадцать миллионов... Что за цифра! Какая даль за нею! Может быть, Испания? Нет, больше! Вся Канада! Тринадцать... М?

И вновь заныли раны, По старой памяти просясь на фронт. Пахнуло ветром Арктики! Что делать?

Гм... Успокоиться, во-первых. Вспомнить, Что это ведь воззванье к молодежи, А я? Моя-то молодость тово... Я грубо в горсть ухватываю печень. Черт... ни малейшей боли. Я за почки: Дубасю кулаками по закоркам Но хоть бы что! Молчат себе. А сердце?

Тут входит оживленная жена: "Какая новость! Слышал?"

– "Да. Ужасно. Прожить полвека, так желать покоя И вдруг опять укладывать в рюкзак Свое солдатство. А?"

– "Не понимаю".
– "А что тут, собственно, не понимать? Ну, еду... Ну, туда, бишь... в это... как там? (Я сунул пальцем в карту наугад.) Пишите, дорогие, в этот город! Зовется он, как видите, "Кок...", "Кок..." (Что за петушье имя?) "Кокчетав". Вот именно. Туда. Вопросы будут?" 1954 Илья Сельвинский. Избранные произведения. Библиотека поэта (Большая серия). Ленинград: Советский писатель, 1972.

КОКЧЕТАВ Республику свою мы знаем плохо. Кто, например, слыхал про Кокчетав? А в нем сейчас дыхание пролога! Внимательно газету прочитав,

Вы можете немало подивиться: И здесь его название... И вот. Оно уже вошло в передовицы И, может быть, в историю войдет. Здесь травка, словно тронутая хной, Асфальт приподымает над собою, Здесь грязи отливают синевою: Копнешь - и задымится перегной; Всё реже тут известнячок да глинка, И хоть в кафе пиликают "тустеп", Отсюда

начинается

глубинка, Великая

нехоженая

степь.

Что знали мы о степях? Даль, безбрежье, Ковыль уснувший, сонные орлы, Легенда неподвижная забрезжит Из марева такой дремотной мглы... Про сон степной, Азовщину проехав, Пленительно писал когда-то Чехов; Исколесив казачий Дон и Сал, Про ту же дрему Шолохов писал,А степь от беркута до краснотала Неистовою жилкой трепетала!

Степь - это битва сорняков друг с другом. Сначала появляется пырей. Он мелковат, но прочих побыстрей И занимает оборону кругом. Но вот полыни серебристый звон... Ордою сизой хлынув на свободу, Из-под пырея выпивая воду, Полынь его выталкивает вон! А там типец, трава эркек, грудница... И, наконец, за этими тремя Летит ковыль, султанами гремя, Когтями вцепится и воцарится.

Степь - это битва сорняков. Но степь Есть также гнездование пеструшки, А в этой мышке - тысяча судеб! Пеструшкою бывает сыт бирюк, Пеструшку бьет и коршун и канюк, Поймать ее - совсем простая штука, А душу вынуть - проще п 1000 устяка: Ее на дно утаскивает щука, Гадюка льется в норку пестряка, И, наконец, все горести изведав, Он кормит муравьишек-трупоедов. Ковыльники пушные шевеля, Пеструшкой степь посвистывает тонко, Пеструшка в ней подобье ковыля, И - да простит мне критик Тарасенков Научный стиль поэзии моей Пеструшка - экономика степей.

И вдруг пошло, завыло, застучало Какое-то железное начало. Степь обомлела - и над богом трав Вознесся городишко Кокчетав. В обкоме заседают почвоведы, Зоологи, политинструктора, Мостовики, дорожники - и едут Длиннющим эшелоном трактора. Где древле был киргиз-кайсацкий Жуз, Где хан скакал, жируя на угодьях, Теперь in corpore* московский вуз И прыгает по кочкам "вездеходик", В нем бороды великие сидят, И яростно идет на стенку стенка Испытанных в сражениях цитат Из Дарвина, Мичурина, Лысенко, И, как бывает в нашей стороне, Спервоначалу всё как по струне,

Но вот пошли просчеты, неполадки, Врывается и вовсе анекдот: Ввозя людей, забыли про палатки. А дело... Дело все-таки идет.

Вонзился пятиплужный агрегат И царственный ковыль под гильотины! Но с этой же эпической годины Пеструшка отступает наугад. Увы, настали времена крутые: Перебегают мышьи косяки. За ними волки, лисы, корсаки. Как за кормильцем аристократия,А Кокчетаву грезятся в степи На чистом поле горы урожая! Он цифрами республику слепит, Самой столице ростом угрожая.. Да, он растет с такого-то числа Недаром среди новых пятиплужий У побережья гоголевской лужи Античная гостиница взошла! Недаром город обретает нрав, И пусть перед родильным домом - яма, Но паренек в четыре килограмма, Родившись, назван гордо: "Кокчетав"!