Стихи

Борис Аронович Габрилович

1950, Ростов-на-Дону — 1970, Ростов-на-Дону.

Поэт, переводчик, филолог.

«Звезда» филфака РГУ конца 1960-х. Трагически погиб в 20-летнем возрасте.

Родился 16.12.1950 в Ростове-на-Дону в семье ученого-биолога Арона Борисовича Габриловича и учительницы русского языка Клавдии Михайловны. Отец был человеком широкого кругозора и энциклопедических знаний. В круг его знакомых входили представители как научной, так и творческой интеллигенции. Например, скульптор Вучетич.

В 15 лет Борис начал писать стихи.

В 1968 окончил ростовскую среднюю школу № 47.

В это же время умерла его мать.

В том же году он поступил на филологический факультет РГУ. Был одним из лучших студентов факультета.

Почти

сразу стал одним из создателей Клуба поэзии РГУ, наряду с однокурсниками Игорем Керчем и Георгием Булатовым и старшими товарищами-третьекурсниками — А. Петровым, А. Приймой, В. Берковским.

Публиковался в стенгазете филфака «Журналист и филолог» в 1970, во времена редакторствования в ней Риты Надель. Стенгазета с текстами Бориса стала «запрещенной».

Считал себя футуристом, последователем Маяковского и Вознесенского. Был чрезвычайно популярен в студенческих кругах.

В начале нового учебного года — 1 сентября 1970 — выпал из окна четвертого этажа во время вечеринки, состоявшейся на квартире студента мехмата Леонида Блехера. Провел два дня в реанимации. Скончался 4 сентября. Похоронен 6 сентября 1970 на Братском кладбище Ростова-на-Дону. Похороны Габриловича превратились, по сути, в студенческую демонстрацию и собрали много сотен человек.

Существует три версии его гибели — случайность, самоубийство и политическое убийство. Ни одна из них не имеет достаточных доказательств.

После смерти Габриловича в ростовской газете «Комсомолец» появилась статья поэтессы Елены Нестеровой «Тень на портрете», в которой автор обвиняла в его гибели «собутыльников» поэта — трех студентов: Владимира Чупринина, Валентина Маркина и Леонида Блехера, требуя их наказания. Вскоре все эти студенты были отчислены из университета.

За короткую жизнь Борис написал около 200 стихотворений, киносценарий (завершил накануне гибели), тексты песен для студенческого театра, футуристическую поэту «Асу ночи всего» (совместно с преподавателем биофака Борисом Режабеком), фрагменты критических и прозаических текстов, множество неоконченных стихотворных отрывков. Перевел с английского тексты «Оркестра Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» — культового в студенческих кругах СССР альбома «Битлз».

Один из самых известных текстов Габриловича — «Баллада утренних сумерек» (1969), реквием по молодому советскому поколению конца 1960-х.

Тексты Габриловича трижды публиковались его друзьями отдельными книгами. В 1970 его первый посмертный самиздатский сборник составил студент филфака, поэт-футурист Алексей Прийма. В 1985 один их лучших ростовских андеграундных поэтов Леонид Струков составил второй, более полный, тоже самиздатский, сборник стихотворений Габриловича. В 1992 однокурсник Бориса, поэт Георгий Булатов выпустил книгу стихов Габриловича типографским способом в собственном частном издательстве «Личный интерес» (Ростов-на-Дону). В 2001 Борис Режабек презентовал общественности футуристическую поэму «Асу ночи всего» и позже опубликовал ее в московском поэтическом альманахе «Лира».

Между тем, поиски архива Габриловича, который хранился в «черном пузатом портфеле» и который никто не видел с момента похорон Бориса, продолжаются.

Мы вышли на улицу утром, когда начинало смеркаться, Трубе надоело дождем карантинным сморкаться; Из люков, чтоб урны ограбить, стекались ушастые мыши, В глазах фонарей возникали предсмертные злобные мысли, И мягкие влажные нежные щупальца вежливых спрутов Впивались и плоть выпивали, сплюнувши желтые струпья, И дождь беспощадно и хлестко по площади бил и плевался Площадно и плоско по плоскостям щек и по пальцам, И ветер, и ветер, стерва, вторил и старил истерто Резкие щели морщин потаскухи истории. Мы вышли на улицу утром — но начинало смеркаться. Не мы виноваты в этом — но начинало смеркаться. И смерчи, и окна, и речи, и ветер вопили: «Кайся!» А каяться было не в чем. Не в чем нам было каяться.

1969

Мне снился сон, как будто рифмы вываливаются из строк, как окровавленные бритвы из разжимающихся рук — и

сразу сталь покрылась ржавью, погасла синяя звезда… Мир развалился. Он держался на рифмах, в не на гвоздях. Я шла балетками по сцене разве? по наболевшему по самым ранам по обнищаниям по обнажениям по обещаниям по обожаниям по обожжениям чужих истерик по жалким жалобам в чужих постелях счетам квартирным расчетам мелким и по красивым лихим и смелым стихам рисункам сверхгениальным ну а по сути таким банальным таким неумным словам и жестам пустым и шумным как свалка жести и было ясно что если честно то всё напрасно а совершенство как было недо стижимо раньше осталось где-то и только раны те что латают да всё никак горят следами смешных атак на те высоты за те вершины где светит солнце недостижимо ну неужели же им настольной лампочки не хватает? так нет же ползут с грудклеток сдирая кожу я шла балетками привстав на кончики по сцене разве? по их крови! и в ней завязли ноги мои Мы исправимся. Станем приличными. И не будем молоть чепухи. И забросим дурные привычки: пить, курить и писать стихи…

13.2.70.

Мы на скамеечке сидели, Не замечая, что седеем

03.08.70.

Падали капли снежные, Гибли на кирпичах. И говорить было не о чем, Не о чем было молчать. Только в груди, как маятник, Тупо качнулась боль: «Люди, поставьте памятник — Здесь умерла любовь!» Стихи слагаются о боли И больше нет на свете тем, Все остальное лишь обои, Которые сорвут со стен… Не радостная невесомость, не водка на чужом пиру, а лишь истерзанная совесть толкнет к бумаге и перу. Стихи слагаются о боли, и больше нет на свете тем. Все остальное — лишь обои, Которые сорвут со стен.