Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

А в стихотворении «Старинные часы» мы видим пример того, как взгляд поэта, упав на предмет, обнаруживает основу для сложнейших образных ассоциаций и глубоких поэтических обобщений.

Когда в комнате сон, и на улице тишь, и смолкают все звуки ушедшего дня, ходят только часы, осторожно, как мышь, окликают, зовут, будоражат меня. …Ходом этих часов отмечались года, с ними детство текло и рождалась строка, и они, словно пульс, трепетали, когда у отца моего остывала рука. Они меряли

жизнь, как теченье ручья, были радостям вехой и мерой забот. И мерцают они в тишине бытия, и с природой самой согласуют свой ход. …Эту ночь проведут они вместе со мной с глазу на глаз — их поступь легка и тиха — и, минуты похитив из бездны ночной, переплавят их в мерные строки стиха.

Юрий Олеша заметил как-то, что смысл метафоры в том, что художник как бы подсказывает читателю определение сходства, которое читателю и самому приходило на ум, но не оформилось. С этой точки зрения он критикует некоторые свои метафоры, кажущиеся ему слишком изысканными. Возможно, Олеша и прав, отдавая предпочтение метафорам первого рода, но разве так уж плохо, если метафора доставляет не только радость узнавания, но и радость открытия! Если она не только «возвращает свежее восприятие мира», но и сообщает его? Симон Чиковани настоящий и большой мастер метафоры, доставляющий читателю и радость узнавания, и радость открытия. Он ставит себе лишь два условия, необходимые для того, чтобы найти отклик в сердце читателя: образ должен быть рожден действительным переживанием поэта и «звук» должен «сочетаться с картиной», заключенной «в единый строй».

Земли красою зримой я пленен, листком в росе, яйцом в гнезде голубки. И как бывает сумрак оживлен, лишь огонек блеснет у деда в трубке! А образ ищет голоса себе; янтарным житом ток не так сиял бы, когда б не пел, как бубен, в молотьбе и тружеников песней не звучал бы. И вот, когда ты на палитре слов смешаешь краски ярко и богато, ты голос молодой своих стихов проверь на слух читателя-собрата. И если, щедрым сердцем порожденный, в сердцах сумеет отклик он найти, он будет жить, живыми повторенный, в потомстве и, как Млечный Путь, цвести. («Первая приписка к книге»)

Во многих стихах Симона Чиковани раскрываются его понимание природы и его мысли о назначении поэтического искусства. Тему эту он затрагивает не раз, стараясь высказаться как можно точнее и вместе с тем образнее. Он пользуется для этого иногда подчеркнуто случайным поводом, чтобы тем самым еще убедительнее подтвердить правомерность и убедительность вывода. Какая, казалось бы, связь между ночным посещением рыбака и творческими раздумьями поэта?

До рифм ли тут с крылатым словом? Всё заслонил его садок. («Приход рыбака»)

Но вот поэт смотрит на дрожащую, «как от ушиба», рыбу, думает о том, что ей нет жизни вне «глубинных тайников». Так рождается гордость за «людской дом», за человека, за поэзию, которая не боится широких земных просторов, дальних дорог и крутых восхождений. Так возникает сравнение между судорожно бьющейся рыбой и трепетной поэтической строкой:

Глубинных тайников жилица, она — не для житья вовне. А строчке дома не сидится, ей только жизнь на стороне. …Мы взобрались до небосвода, живем у рек, в степной дали, в народе, в веянье народа, в пьянящем веянье земли. Мы лица трогаем ладонью, запоминаем навсегда, стихов закидываем тоню и тащим красок невода. В них лик отца и облик вдовий, путь труженика, вешний сад, пыль книг, осевшая на брови, мегрельский тающий закат. («Приход рыбака»)

Мастером яркого «живописного образа» [10] назвал Борис Пастернак Симона Чиковани. Мы ссылаемся на оценку этого поэта, так как он в качестве переводчика, познавшего «секреты мастерства» переводимого поэта, смог точно определить главный признак его поэтического своеобразия.

Сам Симон Чиковани так писал о возможностях расширения средств поэтической выразительности: «…я и тогда думал и теперь полагаю, что умеренное вторжение в поэзию свойств живописи и музыки не является большой погрешностью… Я всегда стоял за расширение рамок лирической формы и отстаивал необходимость вторжения элементов высокой прозы в поэзию. Разумеется, свойства других искусств должны входить в лирическую поэзию так, чтобы они превращались в язык поэзии, и в этом смысле не должны являться повторением языка музыки или живописи.

10

Пастернак Борис, Письма друзьям. — Литературная Грузия, 1966, № 1, с. 80.

Поднявшаяся на высокую ступень лирическая поэзия не избегает ни описаний, ни поэтического повествования». [11]

Нельзя не согласиться с этой мыслью (если, разумеется, не делать такую установку обязательной для всех). Поэтическая практика Галактиона Табидзе еще раз доказала, например, плодотворность использования в поэзии музыкальных приемов, а успешные опыты самого Симона Чиковани по внедрению в поэзию приемов живописи и прозы также говорят сами за себя.

11

Чиковани Симон, Мысли. Впечатления. Воспоминания, с. 114.

Стоит отметить, что если в начале 30-х годов названные поэтом элементы стиля прорабатывались чисто изолированно друг от друга, в разных произведениях, то в его более поздней лирике они большей частью синтезированы, органически слиты в пределах единой лирической композиции стиха.

Кстати, о композиции. Насыщенность стихотворения метафорами определяет и своеобразие его композиции, основанной на принципах внутренней ассоциативности. Метафора помогает поэту связать историю с современностью, сблизить географически отдаленные края, обнаружить и подчеркнуть внутреннее родство между, казалось бы, весьма отдаленными предметами и явлениями. Там, где для установления подобных связей понадобились бы пространный лирический монолог или обширное причинно-мотивированное описание и повествование, метафора почти мгновенно достигает цели. Так, например, последовательная реализация одной-единственной метафоры (уподобление стиха подзорной трубе, с помощью которой поэты провидят будущее) дает Симону Чиковани возможность блестяще решить тему трагической судьбы царя-поэта Теймураза I в ее современном осмыслении.

В пределах единой лирической композиции стихотворения «Теймураз обозревает осень в Кахетии» оказались связанными Грузия XVII и XX веков, соотнесены картины природы и людские судьбы, Теймураз и сегодняшний колхозник. Какой лирический монолог или эпическое повествование могли бы дать столь наглядное, зримое, изобразительное решение этой задачи? В то же время именно в этом стихотворении осуществлено упомянутое выше сочетание метафорического строя с элементами живописной образности и «высокой прозы». Таков же принцип построения одного из более поздних произведений Симона Чиковани — «На польской дороге», открывший поэту возможность не менее блистательно решить сложнейшую лирико-публицистическую тему. Метафора связывает здесь такие отдаленные друг от друга образы, как снежная польская равнина, страница Воззвания о мире, белоснежная скатерть на столе вагона, где провозглашается тост за дружбу. Метафора сближает Волгу, Вислу и Куру, метафора переносит поэта к родному городу, метафора воскрешает на польской дороге образ отдаляющейся России.