Стихотворения, не вошедшие в сборники

Набоков Владимир Владимирович

Русалочкой зови.

КНЯЗЬ

В причудливом ты, видно, мастерица, но слушатель я слишком суеверный, и чудеса ребенку впрок нейдут вблизи развалин, ночью. Вот тебе серебряная денежка. Ступай.

РУСАЛОЧКА

Я б деду отнесла, да мудрено его поймать. Крылом мах-мах и скрылся.

КНЯЗЬ

Кто —

скрылся?

РУСАЛОЧКА

Ворон.

КНЯЗЬ

Будет лепетать. Да что ж ты смотришь на меня так кротко? Скажи… Нет, я обманут тенью листьев, игрой луны. Скажи мне… Мать твоя в лесу, должно быть, ягоду сбирала и к ночи заблудилась… иль попав на топкий берег… Нет, не то. Скажи, ты — дочка рыбака, меньшая дочь, не правда ли? Он ждет тебя, он кличет. Поди к нему.

РУСАЛОЧКА

Вот я пришла, отец.

КНЯЗЬ

Чур, чур меня!

РУСАЛОЧКА

Так ты меня боишься? Не верю я. Мне говорила мать, что ты силен, приветлив и отважен, что пересвищешь соловья в ночи, что лань лесную пеший перегонишь. В реке Днепре она у нас царица; "Но, говорит, в русалку обратясь, я все люблю его, все улыбаюсь, как в ночи прежние, когда бежала, платок забывши впопыхах, к нему за мельницу".

КНЯЗЬ

Да, этот голос милый мне памятен. И это все безумье — и я погибну…

РУСАЛОЧКА

Ты погибнешь, если не навестишь нас. Только человек боится нежити и наважденья, а ты не человек. Ты наш, с тех пор как мать мою покинул и тоскуешь. На темном дне отчизну ты узнаешь, где жизнь течет, души не утруждая. Ты этого хотел. Дай руку. Видишь, луна скользит, как чешуя, а там…

КНЯЗЬ

Ее глаза сквозь воду ясно светят, дрожащие ко мне струятся руки! Веди меня, мне страшно, дочь моя…

Исчезает в Днепре.

РУСАЛКИ (поют)

Всплываем, играем и пеним волну. На свадьбу речную зовем мы луну. Все тише качаясь, туманный жених на дно опустился и вовсе затих. И вот осторожно, до самого дна, до лба голубого доходит луна. И тихо смеется, склоняясь к нему, Царица-Русалка в своем терему.

Скрываются. Пушкин пожимает плечами.

<Февраль 1942>

СЕМЬ СТИХОТВОРЕНИЙ 

"Как над стихами силы средней…"

Как над стихами силы средней эпиграф из Шенье, как луч последний, как последний зефир… comme un dernier Rayon, [6] так над простором голым моих нелучших лет каким-то райским ореолом горит нерусский свет!

1945

6

Как последний луч (франц.).

"Целиком в мастерскую высокую…"

Целиком в мастерскую высокую входит солнечный вечер ко мне: он как нотные знаки, как фокусник, он сирень на моем полотне. Ничего из работы не вышло, только пальцы в пастельной пыли. Смотрят с неба художники бывшие на румяную щеку земли. Я ж смотрю, как в стеклянной обители зажигается сто этажей и как американские жители там стойком поднимаются в ней.

<Ноябрь 1953>

"Все, от чего оно сжимается…"

Все, от чего оно сжимается, миры в тумане, сны, тоска, и то, что мною принимается как должное — твоя рука; все это под одною крышею в плену моем живет, поет, но сводится к четверостишию, как только ямб ко дну идет. И оттого, что — как мне помнится — жильцы родного словаря такие бедняки и скромницы: холм, папоротник, ель, заря, читателя мне не разжалобить, а с музыкой я незнаком, и удовлетворяюсь, стало быть, ничьей меж смыслом и смычком.

———

"Но вместо всех изобразительных приемов и причуд, нельзя ль одной опушкой существительных и воздух передать, и даль?" Я бы добавил это новое, но наподобие кольца сомкнуло строй уже готовое и не впустило пришлеца.

Август 1953

"Вечер дымчат и долог…"

Вечер дымчат и долог: я с мольбою стою, молодой энтомолог, перед жимолостью. О, как хочется, чтобы там, в цветах, вдруг возник, запуская в них хобот, райский сумеречник. Содроганье — и вот он. Я по ангелу бью, и уж демон замотан в сетку дымчатую.