Стихотворения разных лет

Тарковский Арсений Александрович

Соседка с мужем возвратилась Домой, когда уже в окне Луна сквозь облачко светилась. И что она сказала мне? — Какая радость! Ваша милость Для новой жизни пробудилась! Ура, ура! Мы с муженьком Сейчас напоим вас чайком. Весна была, как Боттичелли, И лиловата, и смутна. Ее глаза в мои глядели Из приоткрытого окна, Ополоумев, птицы пели, Из сада муравьи ползли. Так снизошло к моей постели Благословение земли.

6 Настал июнь, мой лучший месяц. Я

позабыл угарный чад Своих январских куролесиц, Метелей и ломброзиад. Жизнь повернуло на поправку: Я сам ходил за хлебом в лавку, На постном масле по утрам Яичницу я жарил сам, Сам сыпал чай по горсти в кружку И сам себе добыл подружку. Есть в птичьем горлышке вода, В стрекозьем крылышке — слюда, — В ней от июня было что-то, И после гласных иногда В ее словах звучала йота: — Собайка — Хлейб — Цвейты — Звейзда. Звучит — и пусть! Мне что за дело! Хоть десять йот! Зато в косе То солнце ярко золотело, То вспыхивали звезды все. Ее душа по-птичьи пела, И в струнку вытянулось тело, Когда, на цыпочки привстав, Она вселенной завладела И утвердила свой устав: — Ты мой, а я твоя. — И в этом Была основа всех основ, Глубокий смысл июньских снов, Петрарке и другим поэтам Понятный испокон веков.

7 Искать поэзию не надо Ни у других, ни в словарях, Она сама придет из сада С цветами влажными в руках: — Ух, я промойкла в размахайке! Сегодня будет ясный день! Возьми полтийник и хозяйке Отдай без сдайчи за сирень! — Еще словцо на счастье скажет, Распустит косу, глаз покажет, Все, что намокло, сбросит с плеч… О этот взор и эта речь! И ни намека на Ломброзо Нет в этих маленьких ушах, И от крещенского мороза — Ну хоть бы льдинка в волосах: Сплошной июнь! За йотой йота Щебечет, как за нотой нота, И что ди день — Одна забота: Сирень — жасмин, жасмин — сирень…

8 Соседям Йота полюбилась. Они сказали: — Ваша милость! Давайте чай квартетом пить! — Она им: — Так тому и быть! — Мы дружно пили чай квартетом, Боялись выйти со двора И в доме прятались: тем летом Стояла дикая жара. Хрустела глина в переулке, Свернулась жухлая листва, В канавах вымерла трава, А в небо так забили втулки, Что нам из влажных недр его Не доставалось ничего. Зной, весь в дыму, стоял над миром, И был похож окрестный мир На рыбу, прыщущую жиром, В кипящий ввергнутую жир. Но зною мы не поддавались, Водою с милой обдавались, И пили чай, и целовались (Мы, и целуясь, пили чай Полуодетые), и это Был островок в пожаре лета, И это было сущий рай. Но, занятые чаепитьем, Мы, у соседей за столом, Потрясены одним событьем Однажды были вчетвером. Вошла хозяйка. Страшым взглядом, Как Вий, окинула певца. Глаза, впечатанные рядом В пергамент желтого лица, Горели отраженным адом, И нож сверкал в руке. Она Была почти обнажена. Не скрыв и половины тела, Хламида на плече висела, Распущен был седой пучок, Пот по увядшей коже тек. Она воскликнула: — Зачем он В мой дом проник с женой своей? Оставь, оставь ее, мой Демон. А ты сокройся от очей, Змея, чернавка, сербиянка, Цыганка, ведьма, персиянка, И подходить к нему не смей! Что сделал ты со мной, злодей? Кто я теперь? Двойник, воспетый Тобой самим в проклятый день! Меня казнят — и пусть! За Летой С тобой моя пребудет тень. Умри ж! — На стул хозяйка села, И нож сапожный уронила, И в сторону сползла со стула, И на пол замертво упала. Тогда с лицом бледнее мела, Дрожа от ужаса, певец Вскочил и крикнул: — Я подлец! Она моей любви хотела, А я плевал на это дело, И вот теперь она мертва! — А милая моя сидела, Она ничуть не побледнела, Чай допила, калач доела И молвила: — Она жива. Вскричал певец: — Что делать будем? Как я теперь — источник зла — Посмею показать людям?! Моя подружка изрекла: — Давайте куйпим ей щегла!

9 Дождь грянул наконец. Он длился Как птичья песнь. Он так плясал И так старался, так резвился, Что мир окрест преобразился И засверкал, как бальный зал. Гром, как державинская ода, По крыше ямбом грохотал; В поселке ожила природа, С омытых листьев пыль стекла, И блеск хрустального стекла Приобрели углы и грани Прекраснейшего из числа Неисчислимых мирозданий. Ушли Стрелки-Громовики, Дождь перестал. Переходили Потоки вброд и воду пили В кустах смородинных жуки, И без мучительных усилий Росли грибы-дождевики. Хозяйка наша в это время Сидела в комнате своей. Ее не тяготило бремя Былых томительных ночей И дней безрадостных. На темя И стан ее, согнав печаль, Слетела розовая шаль Спокойствия и упований, Хозяйке неизвестных ране. И что теперь ей до того, Кто спит с женою на диване, Не видя больше никого? Она не держит на заметке — Ушел певец или пришел Повержен ревности престол: Перед лицом хозяйки в клетке Поет и прыгает щегол! Он для нее слагает стансы, С утра впадает в забытье, И в забытьи поет романсы, Танцует танцы для нее. Щегол хорош, как шелк турецкий! Чуть он прищелкнет: — Цо-цо-цо! — Заулыбается по-детски Порозовевшее лицо. Прищелкнув, засвистит, как флейта: — Фью-фью! — И глянет: каково? Что басовитый голос чей-то В сравненье с дискантом его? Чушь, чушь! А в комнате порядок, Блестит зеркальным огоньком Комод с фарфоровым котом, Натерты крышки всех укладок Полировальным порошком; Кругом крахмал, и ни пылинки, А что за платье в будний день! А розочки на пелеринке — Как было вышивать не лень! Ах ты щегол, колдун, волшебник, Носитель непонятных сил! Какому ты — живой учебник — Хозяйку счастью научил! С тобою белый день белее, А ночью белого белей Свободно плещут крылья феи В блаженной комнате моей.