Стихотворения. Пьесы
Шрифт:
Однако пока еще окончательная идея и композиция сборника не определились. В черновиках уже можно нащупать намечающиеся тематические линии, которые ведут к следующим сборникам. Довольно определенно ощущаются мотивы, характерные для «Пяти эскизных тетрадей Дагды» (книга «Домой»). В этом смысле интерес представляет страничка с записью, сделанной 17 ноября 1907 года, в которой в одном неразмотанном клубке связаны темы и сборника «Те, которые не забывают» и книги «Домой»:
«Via dolorosa» [26] . Терновой ветвью обвита лира. Путь Дагды. Поэтические строки преобразуются в форму новеллы. Жизнь одного эмигранта — без цели. Чайки осенью. Путь без цели. Журавли в полете.
26
«Путь
Можно было бы и так: 1) песни о судьбе всех эмигрантов и изгнанников, 2) вообще судьба эмиграции, так же как и судьба чужеземных эмигрантов.
Возможно привнесение чужого языка, motti [27] , потому что ведь страна чужая. Может быть, мое первое возвращение из изгнания. По ту сторону жизни — труда, родины, отчизны. Без отчизны».
В сборнике особенно акцентируется момент перехода от маленькой, заброшенной, далекой родины к великой родине, к человечеству, от прежних, в силу временем и обстоятельств ограниченных идей к большим, интернациональным идеям, проблемам, касающимся всего мира в ходе исторического развития. «Мы не одиноки, всюду братья (с. д.) [28] . В безмолвии готовятся. Привет изгнанникам. (С севера и юга, из Азии и Европы тянутся друг к другу над отчизной наши руки, она заключена у каждого из нас в мыслях, мечтах и проектах.) Скорбь повсюду, но все-таки и сила… Вселять в своих домашних дух уверенности, пусть тоже не забывают. Семена идей приходят извне, от чужеземцев». На другом листке наброски: «Бродят мысли о великой отчизне. Отечество стало тесно, как Гулливеру. Скитаюсь по миру, ищу товарищей». Весь сборник создан как полемика с теми, кто забывает, с ренегатами и проповедниками «чистого», «модерного» искусства. Особенно это явствует из предисловия к первому изданию:
27
Девизы, изречения (итал.).
28
Социал-демократы.
«…Уймитесь, строки, я должен кое-что сказать моим друзьям-читателям на родине, должен извиниться перед ними, что книга не получилась такой, какой требует время и, возможно, сами они, потому что просвещенный писатель обязан откликаться на «злободневные» вопросы ее, le dernier cri, так сказать — последний крик моды, а я предлагаю их вниманию то, что было давным-давно, пять столетий, то есть я хотел сказать — пять лет тому назад.
Оно одно, оно любило; оно не в силах позабыть; его не в силах позабыть; оно одно, одно… — Что же вы насмехаетесь надо мной, строки? Да, сердце позабыть не в силах, но разве поэтому оно — одно? — И все-таки сердце там, где вновь возрождается веселье; но за пределами родины его не видать; множество сердец разбросано на громадной пустыне, подобно красным ягодам на пустынном осеннем болоте. Все они полны любви и позабыть не в силах, они молча страдают и, быть может, страдают несравненно сильнее, нежели то сердце, которое умерло бы, если бы не высказало чужой боли, которая и его боль тоже. А тысячи сердец на родине, которые боль связывает с будущим, разве могут они позабыть, могут перестать любить?
Многие могут забыть; многих можно забыть; друг может забыть друга, брат — брата, даже более того — мать — дитя, человек может забыть долг, и это — не предел, — родина может забыть самое себя, сынов своих, будущность своего — все разом. Даже железо изнашивается, а ведь человеческий мозг — не железо, однако железо, если его закалить — превращается в сталь.
Были и будут всегда те, которые не забывают. Они — живая история, которая закаляет память. Если забудет о своей будущности родина, они не забудут — они живое будущее, которое закаляет волю. Они есть и будут теми, кого родина изгоняет, ибо они носители духовного начала, еще недостигнутого их родиной, но без которого нет у родины будущности. Они те, кто, лишившись отечества, обретает весь мир, жертвуя собой — они обретают себя в человечестве…
Я не хочу никого ни огорчать, ни пугать этой книгой. Она тихая, тише «Тихой». Это — книга отверженных, осиротелых, измученных героев. Это — осенняя песня о прошлом, и только тем связана она с настоящим, что в ней будут жить
Я кончил, — всю мою тревогу, всю горечь и сострадание излил я в книгах, в душе остались только твердая и ясная воля. И об этой книге я могу уже теперь говорить, как о чем-то отстраненном, независимо от меня существующем. Я упомянул, что она не такая, какой требует от писателя время. Но вы и без долгих объяснений поймете, что она подобна ветви, с которой безжалостная рука оборвала самые зеленые листья… А в этой книжке, напротив, каждое стихотворение — лишь частица осенней песни, затяжной, как осенний ветер. Стихотворения здесь — лишь части целого, их общность, единство имеет гораздо большее значение, чем части порознь; это не случайное собрание стихотворений — это живой организм, как драма, роман, симфония, как куст жасмина. Охватить и показать эпоху и чувства людей — вот к чему стремилась эта книга, не анализировать чувства, а создать их синтез в живом воплощении фантазии».
Как говорил Райнис в 1925 году, многие стихотворения сборника написаны им в Кастаньоле и во время путешествия в горах кантона Тичино, поэтому так много в книге горных пейзажей. Из стихотворений, написанных в Слободской период, в избранное вошли «Одна ночь» и «Три дня». Несколько стихотворений были начаты в ссылке и закончены в эмиграции — «Родине» (первая строфа написана в 1902, остальные — в 1907), «Дым машины» (первые две строфы в 1899, последние — 1910). В 1903-м начато стихотворение «Никогда», закончено в 1906-м.
1904 — «Веселья», «Закрытая дверь», «Что я знаю».
1905 — «Из окна вагона» (возможно, когда покидал родину), «Песня уходящей девушки» (окончено в 1906), «Руками жесткими ласкать…», «Первые плотники» (первый вариант), «Чуть вспомним о прошлом» (первые две строфы в 1905, окончено в 1910), «На старом месте» (окончено в 1909).
Из стихотворений, помещенных в настоящем издании, в период эмиграции написаны следующие:
1906 — «Una barca», «Наш вопрос», «Сильное поколение», «Первое и последнее слово», «Горы и душа», «Путь героя».
1907 — «Скиталец и гора», «Далекие окна», «Горы, поля и долины», «Солнце так сверкает…», «Берег озера седого…», «Гвоздика», «Пастушонок», «Капельки росы», «У яблони», «Тает с запахом цветов», «Вьюнок», «Несущие гроб», «Животворный свет», «Жизнь в переплавку» (окончено в 1910), «Все и один», «Дума горы», «Брат мой», «Два залетных голубка», «Сквозь лес».
1908 — «Одиночка», «Боль и надежда», «Пути песенки».
1909 — «Песня покинутой девушки» (окончено в 1910), «Памяти друзей», «Смерть народа» (окончено в 1910), «Кукушка» и «Лесной голубь» (окончены в 1910).
1910 — «Птица, листья и дождь», «Затерявшийся в мире», «Чужая девушка», «Опавшие листья», «Юных дней моих земля» (стихотворение посвящено Латгалии, где прошли дни юности поэта, в латышском издании приводится и второй вариант того же стихотворения, но написанного на латгальском наречии, потому что, как говорил Райнис, «ее (Латгалии. — Ред.) сердечяых людей в их мягкий говор хотелось покинуть хотя бы в бледном стихотворном отражении»), «Минутное видение», «Мчался, мчался и умчался ветерок…», «Прощание с товарищем, которого похоронили на чужбине», «Текучая вода», «Ночные видения», «Рыбари», «Искатели», «Большая родина», «Перекличка», «Вглядись вглубь!». Стихотворение «Знающие», «Литовская песня» и «Из эстонских песен» не имеют дат.
Конец и начало
Впервые книга вышла в конце 1912 года в Петербурге. До настоящего времени на латышском языке она издавалась семь раз, на русский полностью переведена В. Елизаровой и издана в 1972 году в Риге.
В предисловии к изданию 1925 года Райнис писал:
«Большая часть стихотворений написана в Кастаньоле и во время неоднократных поездок по Швейцарии и Италии в период с 1910 по 1912 год. Но в книгу вошло немало стихотворений, которые связаны с иными временами, иными местами, иными, старыми чувствами, которые не хотели угасать. Я обнаруживаю здесь даже стихи, рожденные на далеком старом севере — принадлежащие ко времени первой ссылки: северный озноб не покидал меня и на теплом юге. А один из приступов лихорадки, самый свирепый из пережитых мною с детских лет, не оставлял меня и в зрелые годы и находил отражение в «лихорадочных» снах. Вина моя и судьба моя — отчего рожден я на севере, в то время как по природе своей южанин?! Уж не совмещаю ли все это в себе? И кажется мне, будто раздирают меня на части.