Стихотворения. Проза

По Эдгар Аллан

3

ГОРОД НА МОРЕ

Смотри! Смерть там воздвигла трон, Где странный город погружен, На дымном Западе, в свой сон. Где добрый и злой, герой и злодей Давно сошли в страну теней. Дворцы, палаты, башни там (Ряд, чуждых дрожи, мшистых башен) Так чужды нашим городам! Не тронет ветер с моря — пашен; И воды, в забытьи немом, Покоятся печальным сном. Луч солнца со святых высот Там ночи долгой не прервет; Но тусклый блеск угрюмых вод Струится молча ввысь, на крыши Змеится по зубцам, и выше, По храмам, — башням, — по палатам, — По Вавилону — сродным скатам, — Тенистым, брошенным беседкам, — Изваянным цветам и веткам, — Где дивных капищ ряд и ряд, Где, фризом сплетены, висят — Глазки, — фиалки, — виноград. Вода, в унынии немом, Покоится покорным сном; С тенями слиты, башни те Как будто виснут в пустоте; А с башни, что уходит в твердь, Как Исполин, вглубь смотрит Смерть. Глубь Саркофагов, капищ вход Зияют над мерцаньем вод; Но все сокровища дворцов, Глаза алмазные богов, И пышный мертвецов убор — Волны не взманят: нем простор. И дрожь, увы! не шелохнет Стеклянную поверхность вод. Кто скажет: есть моря счастливей, Где вихри буйствуют в порыве, Что бури есть над глубиной Не столь чудовищно немой! Но что же! Воздух задрожал! Встает волна, — поднялся вал! Как будто, канув в глубину, Те башни двинули волну, Как

будто крыши налету Создали в небе пустоту! Теперь на водах — отблеск алый, — Часы — бессильны и усталы, — Когда ж под грозный гул во тьму, Во глубь, во глубь, весь город канет, С бесчестных тронов ад восстанет, С приветствием ему!

4

БЕСПОКОЙНАЯ ДОЛИНА

Прежде мирный дол здесь был, Где никто, никто не жил; Люди на войну ушли, Звездам вверив волю пашен, Чтоб в ночи, с лазурных башен, Тайну трав те стерегли. Где, лениво скрыт в тюльпаны, Днем спал солнца луч багряный. Видит каждый путник ныне: Нет покоя в той пустыне. Все — в движеньи, все — дрожит, Кроме воздуха, что спит Над магической пустыней. Здесь ветра нет; но в дрожи лес, Волна волне бежит в разрез, Как в море у седых Гебрид. А! ветра нет, но вдаль бежит Туч грозовых строй в тверди странной, С утра до ночи, — непрестанно, Над сонмом фиалок, что стремят Ввысь лики, словно женский взгляд, И лилий, что дрожат, сплетясь У плит могил в живую вязь, Дрожат, — и с куп их, что слеза, По каплям, вниз течет роса; Дрожат; — что слезы, вниз, меж тем, Спадают капли крупных гемм.

1846

ВАЛЕНТИНА

Фантазия — для той, чей взор огнистый — тайна! (При нем нам кажется, что звезды Леды — дым). Здесь встретиться дано, как будто бы случайно, В огне моих стихов, ей с именем своим. Кто всмотрится в слова, тот обретет в них чудо: Да, талисман живой! да, дивный амулет! Хочу на сердце я его носить! Повсюду Ищите же! Стихи таят в себе ответ. О, горе, позабыть хоть слог один. Награда Тогда потеряна. А между тем дана Не тайна Гордия: рубить мечом не надо! Нет! С крайней жаждою вникайте в письмена! Страница, что теперь твой взор, горящий светом, Обходит медленно, уже таит в стихах Три слова сладостных, знакомых всем поэтам, Поэта имя то, великое в веках! И пусть обманчивы всегда все буквы (больно Сознаться), ах, пусть лгут, как Мендес Фердинанд, — Синоним истины тут звуки!.. Но довольно. Вам не понять ее, — гирлянда из гирлянд.

1847

1

ЮЛАЛЮМ

Скорбь и пепел был цвет небосвода, Листья сухи и в форме секир, Листья скрючены в форме секир. Моего незабвенного года, Был октябрь, и был сумрачен мир. То был край, где спят Обера воды, То был дымно-туманный Уир, — Лес, где озера Обера воды, Ведьм любимая область — Уир. Кипарисов аллеей, как странник, Там я шел с Психеей вдвоем, Я с душою своей шел вдвоем, Мрачной думы измученный странник. Реки мыслей катились огнем, Словно лава катилась огнем, Словно серные реки, что Яник Льет у полюса в сне ледяном, Что на северном полюсе Яник Со стоном льет подо льдом. Разговор наш был — скорбь без исхода Каждый помысл — как взмахи секир, Память срезана взмахом секир: Мы не помнили месяца года (Ах, меж годами страшного года!), Мы забыли, что в сумраке мир, Что поблизости Обера воды (Хоть когда-то входили в Уир!), Что здесь озера Обера воды, Лес и область колдуний — Уир! Дали делались бледны и серы, И заря была явно близка, По кадрану созвездий — близка, Пар прозрачный вставал, полня сферы, Озаряя тропу и луга; Вне его полумесяц Ашеры Странно поднял двойные рога, Полумесяц алмазной Ашеры Четко поднял двойные рога. Я сказал: «Он нежнее Дианы. Он на скорбных эфирных путях. Веселится на скорбных путях. Он увидел в сердцах наших раны, Наши слезы на бледных щеках; Он зовет нас в блаженные страны, Сквозь созвездие Льва в небесах — К миру Леты влечет в небесах. Он восходит в блаженные страны И нас манит, с любовью в очах, Мимо логова Льва, сквозь туманы, Манит к свету с любовью в очах». Но, поднявши палец, Психея Прошептала: «Он странен вдали! Я не верю звезде, что вдали! О спешим! о бежим! о скорее! О бежим, чтоб бежать мы могли!» Говорила, дрожа и бледнея, Уронив свои крылья в пыли, В агонии рыдала, бледнея И влача свои крылья в пыли, Безнадежно влача их в пыли. Я сказал: «Это — только мечтанье! Дай идти нам в дрожащем огне, Искупаться в кристальном огне. Там, в сибиллином этом сияньи, Красота и надежда на дне! Посмотри! Свет плывет к вышине! О, уверуем в это мерцанье И ему отдадимся вполне! Да, уверуем в это мерцанье, И за ним возлетим к вышине, Через ночь — к золотой вышине!» И Психею, — шепча, — целовал я, Успокаивал дрожь ее дум, Побеждал недоверие дум, И свой путь с ней вдвоем продолжал я. Но внезапно, высок и угрюм, Саркофаг, и высок и угрюм, С эпитафией дверь — увидал я. И, невольно, смущен и угрюм, «Что за надпись над дверью?» сказал я. Мне в ответ: «Юлалюм! Юлалюм! То — могила твоей Юлалюм!» Стало сердце — скорбь без исхода, Каждый помысл — как взмахи секир, Память — грозные взмахи секир. Я вскричал: «Помню прошлого года Эту ночь, этот месяц, весь мир! Помню: я же, с тоской без исхода, Ношу страшную внес в этот мир (Ночь ночей того страшного года!). Что за демон привел нас в Уир! Так! то — мрачного Обера воды, То — всегда туманный Уир! Топь и озера Обера воды, Лес и область колдуний — Уир!»

2

ЭНИГМА

«Сыскать, — так молвил Соломон Дурак, — Нам не легко в сонете пол-идеи. И чрез пустое видим мы яснее, Чем рыбин чрез неапольский колпак. Суета сует! Он не под силу дамам, И все ж, ах! рифм Петрарки тяжелей. Из филина пух легкий, ветер, взвей, — И будет он, наверно, тем же самым». Наверняка тот Соломон был прав; Смысл не велик лирических забав, — Что колпаки иль пузыри из мыла! Но за сонетом у меня есть сила, Бессмертен мой, как будто темный, стих: Я имя поместил в словах моих!

3

К МАРИИ-ЛУИЗЕ (ШЮ)

Из всех, кто близость чтут твою, как утро Кому твое отсутствие — как ночь, Затменье полное на тверди вышней Святого солнца, кто, рыдая, славят Тебя за все, за жизнь и за надежду, За воскресенье веры погребенной В людей, и в истину, и в добродетель, Кто на Отчаянья проклятом ложе Лежали, умирая, и восстали, Твой нежный зов познав: «Да будет свет», Твой нежный зов заслышав, воплощенный В блеск серафический твоих очей, — Кто так тебе обязан, что подобна Их благодарность обожанью, — вспомни О самом верном, преданном всех больше, И знай, что набросал он эти строки, Он, кто дрожит, их выводя, при мысли, Что дух его был с ангельским в общеньи.

1848

1

ЗВОН

I Внемлешь санок тонким звонам, Звонам серебра? Что за мир веселий предвещает их игра! Внемлем звонам, звонам, звонам В льдистом воздухе ночном, Под звездистым небосклоном, В свете тысяч искр, зажженном Кристаллическим огнем, — С ритмом верным, верным, верным, Словно строфы саг размерным, С перезвякиваньем мягким, с сонным отзывом времен, Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Бубенцов скользящих санок многозвучный перезвон! II Свадебному

внемлешь звону, Золотому звону? Что за мир восторгов он вещает небосклону! В воздухе душистом ночи Он о радостях пророчит; Нити золота литого, За волной волну, Льет он в лоно сна ночного, Так чтоб горлинки спросонок, умиленные, немели, Глядя на луну! Как из этих фейных келий Брызжет в звонкой эвфонии перепевно песнь веселий! Упоен, унесен В даль времен Этой песней мир под звон! Про восторг вещает он. Тех касаний, Колыханий, Что рождает звон, Звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Ритм гармонии в перезвоне, — звон, звон, звон! III Слышишь злой набата звон, Медный звон? Что за сказку нам про ужас повествует он! Прямо в слух дрожащей ночи Что за трепет он пророчит? Слишком в страхе, чтоб сказать, Может лишь кричать, кричать. В безразмерном звоне том Все отчаянье взыванья пред безжалостным огнем, Все безумье состязанья с яростным, глухим огнем, Что стремится выше, выше, Безнадежной жаждой дышит, Слился в помысле одном, Никогда, иль ныне, ныне, Вознестись к луне прозрачной, долететь до тверди синей: Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон, Что за повесть воет он Об отчаяньи немом! Как он воет, вопит, стонет, Как надежды все хоронит В темном воздухе ночном! Ухо знает, узнает В этом звоне, В этом стоне: То огонь встает, то ждет; Ухо слышит и следит В этом стоне, Перезвоне: То огонь грозит, то спит. Возрастаньем, замираньем все вещает гневный звон, Медный звон, Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Полный воем, полный стоном, исступленьем полный звон. IV Похоронный слышишь звон, Звон железный? Что за мир торжеств унылых заключает он! Как в молчаньи ночи Дрожью нас обнять он хочет, Голося глухой угрозой под раскрытой звездной бездной! Каждый выброшенный звук, Словно хриплый возглас мук. Это — стон. И невольно, ах! невольно, Кто под башней колокольной Одиноко тянут дни, Звон бросая похоронный, В монотонность погруженный, Горды тем, что богомольно Камень на сердце другому навалили и они. Там не люди, и не звери, Нет мужчин и женщин, где стоит звонарь: Это — демоны поверий, Звон ведет — их царь. Он заводит звон, Вопит, вопит, вопит он Гимн-пэан колоколов, Сам восторгом упоен Под пэан колоколов. Вопит он, скакать готов, В ритме верном, верном, верном, Словно строфы саг размерном, Под пэан колоколов И под звон; Вопит, пляшет, в ритме верном, Словно строфы саг размерном, В лад сердцам колоколов, Под их стоны, под их звон, Звон, звон, звон; Вопит, пляшет, в ритме верном, Звон бросая похорон Старых саг стихом размерным; Колокол бросая в звон, В звон, звон, звон, Под рыданья, стоны, звон, Звон, звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Под стенящий, под гудящий похоронный звон.

2

ЕЛЕНЕ

Тебя я видел раз, лишь раз; шли годы; Сказать не смею сколько, но не много. То был Июль и полночь; и от полной Луны, что, как твоя душа, блуждая, Искала путь прямой по небесам, — Сребристо-шелковым покровом света, Спокойствие, и зной, и сон спадали На поднятые лики тысяч роз, В саду волшебном выросших, где ветер Смел пробегать на цыпочках едва, — На поднятые лица роз спадали, Струивших, как ответ на свет любовный В безумной смерти, аромат души, — На лица роз спадали, что смеялись И умирали в том саду, заклятом Тобой и чарой близости твоей. Одетой в белом, на ковре фиалок, Тебя лежащей видел я; свет лунный Скользил на поднятые лица роз И на твое, — ах! поднятое с грустью. Была ль Судьба — та полночь, тот Июль, Была ль Судьба (что именуют Скорбью), Что повелела мне у входа медлить, Вдыхая ароматы сонных роз? Ни шага вкруг; проклятый мир — дремал, Лишь ты и я не спали (Боже! небо! Как бьется сердце, единя два слова). Лишь ты и я не спали. Я смотрел, И в миг единый все вокруг исчезло (О, не забудь, что сад был тот — волшебный!) Луны погасли перловые блестки, Скамьи из моха, спутанные тропки, Счастливые цветы, деревья в грусти, — Все, все исчезло; даже запах роз В объятьях ароматных вздохов умер. Исчезло все, — осталась ты, — нет, меньше, Чем ты: лишь дивный свет — очей твоих, Душа твоих взведенных ввысь очей. Лишь их я видел: то был — весь мой мир; Лишь их я видел; все часы лишь их, Лишь их, пока луна не закатилась. О, сколько страшных сказок сердца было Написано на тех кристальных сферах! Что за тоска! Но что за упованья! И что за море гордости безмолвной! Отважной гордости, л несравненной Глубокой силы роковой Любви! Вот, наконец, Диана, наклоняясь На запад, стерла грозовые тучи; Ты, призрак, меж деревьев, осенявших Тебя, исчезла. Лишь глаза остались, Не уходили, — не ушли вовек, Мне освещая одинокий к дому Мой путь, светили (как надежды) — вечно. Они со мной ведут меня сквозь годы, Мне служат, между тем я сам — их раб; Их дело — обещать, воспламенять Мой долг; спасаем я их ярким блеском, Их электрическим огнем очищен, Я освящен огнем их елисейским. Мне наполняя душу Красотой (Она ж — Надежда), светят в небе — звезды, Что на коленях чту в ночных томленьях; Но вижу их и в полном блеске полдня, Всегда их вижу — блещущие нежно Венеры две, что не затмит и солнце.

3

МАРИИ-ЛУИЗЕ (ШЮ)

Тому недавно, тот, кто это пишет, В безумной гордости своим сознаньем, «Власть слов» поддерживая, отрицал, Чтоб мысль могла в мозгу у человека Родиться, не вмещаемая словом. И вот, на похвальбу в насмешку словно, Два слова, — два чужих двусложья нежных, По звуку итальянских, — тех, что шепчут Лишь ангелы, в росе мечтая лунной, «Что цепью перлов на Гермоне виснет», — Из самых глубей сердца извлекли Безмысленные мысли, души мыслей, Богаче, строже, дивней, чем виденья, Что Израфели, с арфой серафим (Чей «глас нежней, чем всех созданий божьих»), Извлечь бы мог! А я! Разбиты чары! Рука дрожит, и падает перо. О нежном имени, — хоть ты велела, — Писать нет сил; нет сил сказать, помыслить, Увы! нет сил и чувствовать! Не чувство — Застыть в недвижности на золотом Пороге у открытой двери снов, Смотря в экстазе в чудные покои, И содрогаться, видя, справа, слева, Везде, на протяженьи всей дороги, В дыму пурпурном, далеко, куда Лишь достигает взор, — одну тебя!

1849

1

АННАБЕЛЬ ЛИ

Много лет, много лет прошло, У моря, на крае земли. Я девушку знал, я ее назову Именем Аннабель Ли, И жила она только одной мечтой — О своей и моей любви. Я ребенком был, и ребенок она, У моря, на крае земли, Но любили любовью, что больше любви, Мы, и я и Аннабель Ли! Серафимы крылатые с выси небес, Не завидовать нам не могли! Потому-то (давно, много лет назад, У моря, на крае земли) Холоден, жгуч, ветер из туч Вдруг дохнул на Аннабель Ли, И родня ее, знатная, к нам снизошла, И куда-то ее унесли, От меня унесли, положили во склеп, У моря, на крае земли. Вполовину, как мы, серафимы небес Блаженными быть не могли! О, да! потому-то (что ведали все У моря, на крае земли) Полночью злой вихрь ледяной Охватил и убил мою Аннабель Ли! Но больше была та любовь, чем у тех, Кто пережить нас могли, Кто мудростью нас превзошли, И ни ангелы неба, — никогда, никогда! — Ни демоны с края земли Разлучить не могли мою душу с душой Прекрасной Аннабель Ли! И с лучами луны нисходят сны О прекрасной Аннабель Ли, И в звездах небеса горят, как глаза Прекрасной Аннабель Ли, И всю ночь, и всю ночь, не уйду я прочь, Я все с милой, я с ней, я с женой моей Я — в могиле, у края земли, Во склепе приморской земли.