Кто-то в печной трубеделает на губе,локоть вонзив в колено,траурного Шопена.Сажа не горяча,не горячей плеча —теплится еле-еле,но поперёк метели.Музыка вверх пошла,сажа её бела,и не болит коленоу печника Шопена.
«Меж безднами двумя…»
Меж безднами двумято лодка, то ресницакачается, стоймястоит себе – и длится…Утешь меня, утешь,глагол, своим недугом —своим зияньем межзначением и звуком.
«Запомнишь
ли – не мысль, не звук…»
Запомнишь ли – не мысль, не звук,не губ гончарную работу,а исчезающую вдругземную ноту.Чтоб там, где смерть и рождествоещё в одном – в одном сосуде,собой расширить вещество,мерцающее в каждом чуде.И времени знакомый хрустне помешает за плечамиуслышать полное молчаньеиз первых уст.
«Кто-то спросил: – Ну, как?..»
Кто-то спросил: – Ну, как? —ночью в пустом дому.Я говорю: – Никак, —этому никому.Поздно. Я спать пошёл.Просто оставлю свет.И положу на столпарочку сигарет.
«Переведи меня…»
Переведи меняс дождя на детский лепетусилием огня,душа, сомненье, трепет, —коль свет на том – другой,чем свет на этом свете:не вольтовой дугойон порождён, а детиего, во сне взлетев,вынашивают в синий —мышлением дерев —в невероятный иней,иной в конце концов:так речь врезает в строфыи мысли мертвецов,и голоса голгофы.
«Дождик чует наготу…»
Дождик чует наготуженщин, улиц и растений,словно гений, просто гений,пишет воду на мосту:пишет, над теченьем стоя,пишет время золотоетак, что течь невмоготу.
«Плачет коза, поднимаясь в горку…»
Плачет коза, поднимаясь в горку.Кто-то затеял в лесу уборку.Осень. В отхожее сыплют хлорку,чтобы осело. Курю махорку.Вот на окошке заело шторку.Стало светлее. Пусть будет так.Это, наверно, хороший знак:коршун выписывает восьмёрку…
«Ходит музыка по коже…»
Е.
Ходит музыка по коже.Серебрится вдоль дорогчто-то медленное. Божемой, я тоже одинок.Ничего. Я умираю.И, с закушенной губой,непогода пахнет с краюазиатского – тобой.Ты без музыки танцуешь,смотришь небу прямо в рот.Трижды воздух поцелуешь —и собака подойдёт.
«Эта собака не для езды…»
Е.
Эта собака не для езды.Имя собаки – имя звезды.Имя собаки – имя цветкацвета любви и её языка:Словно от зноя зевнула земля.Или собака. Собака моя.Имя собаки – выдох и вдох.Отчество – Бог.
«Позолоченная стружка…»
Позолоченная стружка.Ветром выструганный лес.Заведёт земная вьюшказлую вытяжку небес.Чёрный дрозд летит по краюнеба, белого вдали.Отвыкаю, отвыкаю,отвыкаю от земли.
«Эти пальцы, веки эти…»
А. Решетову
Эти пальцы, веки этионемели в Рождество.Нет на том, соседнем, свете —кроме снега – ничего.Помнят ли при тёмном свете,как зима вползает в лес, —птицы, ангелы и дети…Население небес.
«Медленно, медленно ваза…»
Медленно, медленно ваза,выпав из левого глаза,бьётся. На звук и на светвся распадается. Нет,и на цветы, и на воду,на пустоту и свободуполного небытия…Вечная ваза моя.
«Что-то ещё я хотел… Никак…»
Е.
Что-то ещё я хотел… Никак.Впрочем, уже не важно.Знаешь, душа возмужала так,что умирать не страшно.Стужа слепила пяток ресницв свет, в ледяную ржавость,чтоб не забыть перезябших птиц,чтобы слеза держалась.
«Мороз проницаем и розов…»
Дождю со снегом
Мороз проницаем и розов,но горек расплывчатый вид,где призрак семи паровозовдымит в деревеньке, дымит.И некому утром приехать,и дров остаётся в обрез,чтоб выдуть алмазную перхотьиз оцепеневших небес.И водку ласкают селяне,и стужей душа восстаёт,когда переходит сияньев зияние снежных высот.И зябнет у жизни запястье —до смерти: в канун Рождествасшибаются страшные частибожественного вещества.И смерть наполняет значеньемвсё, что не уносит с собой:то музыку точит мученьем,то бред возвышает мольбой.Чтоб выйти из сердца, когдав своём одиночестве тёмномиголками сыплет водав сосуде мороза огромном.И космос сжимается в домузлами сосны: спозаранкуон вывернет снег наизнанку —и трогает прорубь ведром…За богом случается бог,он тоже не может без бога.И неба хватает на вдохи даже на выдох немного.
«Зима в деревне холоднее…»
М. Никулиной
Зима в деревне холоднее:в сугробах бездна, леденея,сухим огнём отражена.Какая близкая она.Живу в деревне – прямо в небе,о боге думаю, о хлебе.И ангелы средь бела дняс рябины смотрят на меня.
«Погладил печь – спадает жар…»
Погладил печь – спадает жар.Я глину мял и плакал ночью,и на плечах всю ночь держалокругу волчью.Распеленай меня. Темнопод коркой глины, льда и хлебатому, что делает окнонеобходимой частью неба.
«В морозы горький свет: в деревне пахнет дымом…»
Е.
В морозы горький свет: в деревне пахнет дымом,и на веранде пыль алмазная, когдавдруг разорвёт бутыль, а воздух невредимымостанется стоять, как в проруби вода.Без бабочки твой взгляд слоится и порхает —повсюду снегопад, паденье и полёт.Но время – это свет, и он тебя вдыхает.Но вечность – это тьма: она тебя умрёт.Тесня звезду зрачком, поймёшь в краю убогом:что, именем своим, пройдя сквозь языки,Бог остаётся быть двунадесятым богом,вдувающим озноб в живые позвонки.И варежку прожжёт алмазная присыпка,и валенок уйдёт в замёрзший материк.Когда шагаешь, снег кричит – ещё не скрипка,и даже на бегу звучит – уже не крик.На окнах, на садах – повсюду белый дёготь, —любовь моя слепец, любовь моя беглец:ей только обнимать, искать, ласкать и трогать,и очи закрывать всему, что не слепец.С фонариком луна и ангел с сигаретой,как вспыхивает спирт – вот так глядит морози плещет голубым, на кровле непрогретойнаращивая соль земли, морей и слёз.Твоя звезда – с кулак, и тоже пахнет солью,как кровь твоя, в тебе нашедшая тупик.Душа хотела стать звездой, а стала болью,в которую вошла, как музыка в язык.